Евгений Красницкий - Отрок. Женское оружие

«А батюшка Корней, когда после увечья в себя приходить стал да понял, что ноги нет и глаз не видит, как лютовал… все летело, до чего дотягивался… И ведь едва жив был, а уже терзался, что не ходить ему больше в походы…»

– А еще я на отроков смотрела, – продолжала Ульяна. – Странно как-то: здесь вроде все разные, а как брони надели, на коней сели, будто на одно лицо стали.

Молчавшая до сих пор Арина встрепенулась:

– С виду-то они все одинаковые, но каждого свое зовет. Это я еще в Турове, мужа провожая, приметила. Все они из дома порой рвутся куда-то, но все по-разному. Один только о прибыли мыслит, другой в дороге удаль свою показать стремится, третий – новые земли увидеть, в городах иных побывать. Вот и мальчишки наши… Все свое найти хотят…

– Ну-ка, ну-ка… – с интересом оборотилась к ней Анна. – Я же видела: когда Андрей вперед уехал, ты нашим отрокам в глаза вглядывалась, как они мимо тебя проезжали. И чего ты там разглядела?

– Глядела, а как же, – не стала отпираться Арина. – Хотела узнать, что они там впереди видят, к чему их влечет. У каждого свое, – она обвела взглядом умолкнувших баб, с интересом уставившихся на нее в ожидании продолжения.

– Ну, говори, не томи! – нетерпеливо подхлестнула ее Верка. – Я всю жизнь понять хочу, чего такого наши мужи там забыли. Ведь каждый раз на войну уходят, смерть там, а тянет их из дома, словно медом намазано… Рассказывай давай! Старшина-то небось ратной славы ищет, воевода будущий… Не иначе, о подвигах мечтает!

– Да нет, Михайла-то как раз ничего и не хотел. Просто рад был, что морока с подготовкой окончена, устал он за последние дни сверх всякой меры. Не так телесно, как от суеты этой… О подвигах у него и мысли не было. Скорее, шел как на работу, которую непременно сделать надо. А самое странное – понимает он все… про войну, кровь, грязь. И слава ему эта не нужна, просто должен он идти, понимаете? Не для себя должен – для рода, для всех нас. И еще… – она задумалась, – будто бы один он… Ну, совсем один и ноша на нем – не просто сейчас, а на все время. Хотя, нет, не ноша – дело. Есть у него важное дело на всю жизнь, и его сделать надо, а поход этот – только для того дела подспорье. Так обычно умудренные жизнью и наделенные властью мужи рассуждают, а он юнец совсем, хотя, конечно, стезя его уже определилась…

«И у Мишани свой крест… И тоже сам выбрал, сам на себя взвалил. Господи, да что же это такое? Неужели нам всем на роду одиночество написано? И Мишаня от меня свои мысли прячет так же, как я – от чужих людей? Я не могу обычной бабой побыть, а он обычным отроком себе быть не позволяет?»

К счастью, Арина продолжила свой рассказ, отвлекая Анну от тяжких мыслей.

– И Дмитрий тоже как на работу шел, но иначе. Вот он – воин до мозга костей, приказ и долг для него всё. Убивать будет – рука не дрогнет, но и в раж не войдет, от крови и власти голову не потеряет.

«Можно подумать, что Корнею кровный родич! Хотя нет – Корней не только в военных делах силен, он все умеет».

– Демьян тоже не о подвигах думает, он душу отвести хочет… Он как раз может сгоряча и дров наломать, но пройдет у него это, если озаботиться вовремя. Нет в нем зверства, хотя и не на месте душа у парня – за ним бы после возвращения проследить надо, как бы не сорвался.

«Последить, последить… Не за ним следить надо, а батюшке его всыпать бы как следует».

– Артемий – тот больше собой любовался, как он в доспехе смотрится, – улыбнулась Арина, – ну совсем мальчишка. Хотя… мальчишка мальчишкой, а смерти стережется, только не за себя боится – музыкантов своих уберечь хочет, уж очень за них переживает.

– Да, помню я, как он мне объяснить старался, – перебила Арину Плава. – Говорил, что те, у кого искра Божья есть, жить должны дольше всех, даром своим красоту в мир нести. И не важно, к какому делу дар им даден… Как-то так вроде…

– Похоже на него, – кивнула Анна. – Мне он тоже о подобном как-то толковал. А про остальных что сказать можешь?

– Матвей в обозе ехал. Он лекарь, войну ненавидит. Ненавидит и злится. Но тоже рвется туда. Не так, как остальные – он спасать едет. Не боится ничего, не о себе печется – для него противна сама мысль, что кого-то ранят или убьют, у него за всех душа болит. Оттого и угрюм был.

Арина замолчала, но Вея ей напомнила:

– Что же ты, про всех крестников лисовиновских помянула… а Роська? Василий то есть, – поправилась она, покосившись на Анну. – Что про него-то ничего не сказала?