Петр Ингвин - Зимопись. Книга третья. Как я был пособием

– Какая разница, как я понимаю? Не оправдывайся.

– Да, Майя, – серьезно поддержал я. – Никогда не оправдывайся. Не унижай себя. Пусть думают, что хотят. Мы-то с тобой знаем правду.

Майя вздернула носик и величественно понесла его, глядя на подруг свысока, и теперь на нее смотрели уже не жалостливо, как на предмет придирок Варвары, а завистливо. Правильно говорят: счастье – внутри нас. Чтобы жить и радоваться, нужно всего две вещи: во-первых, жить, во-вторых, радоваться. Ферштейн?

Меня догнала Амалия:

– Когда мы сможем помыться?

– Через час, – пообещал я.

– Алле хвала!

Новость разбежалась по ученицам, как жир по бульону. Скорость хода увеличилась, будто ежиков пнули, и вместо утомительно унылого переставления ножек они перешли на качение (или как правильно называется передвижение шариков по поверхности?). Вскоре я несся навстречу Антонине и приподнявшейся на локтях Кристине, выглядывавшей из листвяного убежища.

– Как вы тут?

– Без происшествий.

Варвара и Амалия присели перед вытянутой ногой Кристины. Штанину подняли, насколько позволила ткань, ступню, лодыжку и голень тщательно осмотрели.

Мокасина уже не налазила. Расширялся отек.

– На перелом не похоже, – задумчиво произнесла Варвара.

– Да, – сказала Амалия. Она взялась за больную ногу со стороны пятки и дернула ее каким-то особым образом.

– А-а! – Сразу же после визга лицо Кристины просветлело: – Ой. Кажется, больше не больно.

– Вывих, – диагностировала Амалия. Ее пухлые щечки зарумянились.

– Уже можно ходить? – удивилась Кристина.

– Не сразу. Полежи, отдохни, потом сильно не утруждай.

Как все просто, когда знаешь, что делать. У меня гора свалилась с плеч… и еще с души целый хребет.

Кристина ревниво отметила перемены в моем и Майином одеянии.

Вынужденным привалом Майя как раз воспользовалась, чтобы переодеться в свое.

– Спасибо, – вернула она мне рубаху и, уходя, подмигнула.

Трудно быть единственным мужчиной в женском коллективе, где общение с мужским полом ограничено. Цепляются, даже если не нужен. Чтобы другим доказать, что не лыком шиты.

Ближайшее толстое дерево скрыло от присутствующих мое быстрое переодевание.

– До воды менее получаса, – объявил я, вернувшись.

Подействовало не хуже дихлофоса на мелкую живность, у всех словно второе дыхание открылось. Я подставил спину Кристине:

– Понесу, пока не зажило окончательно. Еще одной травмы твоя нога не выдержит.

Гнев мгновенно сменился на милость, темноволосая царевна взгромоздилась на меня, обхватив шею руками, и я аккуратно шагнул вперед.

Лесная почва теперь проминалась под двойным весом, свисавшие ветви мешали, но я не жаловался. Ноша была приятной. Обе ее штанины задрались выше колен, отчего ладони поддерживали Кристину прямо за прохладную кожу. Гладкие икры иногда поджимались, захватывая пальцы в жаркий плен подколенья, над ухом тогда проносился слабый вздох, а персиковая щечка терлась о мои выпиравшие шейные позвонки.

Стыдливый шепот нарушил колдовство чувственного тет-а-тета:

– Вы с Майей… ночевали вместе?

Сквозь ткань мои предплечья и ребра ощущали тугие бедра, спина впитывала растекшийся мед живота и всего, что выше. Кристина явно тоже что-то чувствовала, и тоже что-то весьма неуместное, если ситуация вызвала к жизни такой вопрос.

– Хочешь узнать, было ли у нас что-то? – Я помолчал, прежде чем закончить. – Не больше, чем с тобой.

Поверила ли? Не знаю. Но успокоилась. Дыхание выровнялось. Черные закрученные змейки свесились с моего плеча, иногда щекоча шею. Мне волосы Кристины не мешали, она тоже не спешила их откидывать. Создалось ощущение, что она прятала лицо от окружающих.

Я сказал, что не больше, чем с ней. Сказал с чистой совестью. То, что я чувствовал, носясь с мисс Кудряшкой, не шло ни в какое сравнение с единственным, хоть и зубодробительным, поцелуем с мисс Курносиком. Облегание меня Кристиной и касания наших рук с другими частями тел были намного более плотным поцелуем-единением, да еще растянутым во времени на сотни и тысячи неповторимых мгновений.

Со временем пришла усталость, и поцелуй организмов через одежду из восторженно-любовного превратился в уныло-семейный. Насчет последнего – не мое утверждение, а к месту употребленный штамп, ведь почему-то считается, что брак, быт и время убивают страсть. О моих родителях, к примеру, ничего подобного не скажешь, поэтому перефразирую: наше соприкосновение с царевной из желанного постепенно стало невыносимым. Для меня. Ей там, сверху, почему-то так не думалось.