Кира Калинина - Змеиный медальон

– А чего полдеревни! – гаркнул он. – Всю заселим! Старичьё наше перемрёт, кто останется? Куролововы! Деревни как раньше называли? По основателю! Вот и нашу Сорную… А что? Подадим заявку, и будет у нас муниципальное образование Куроловово!

Вот-вот, курам на смех, подумал Кешка.

Ах, как хотелось ему произнести эти слова вслух… Даже про себя он старался приёмных родителей Козлом и Козой не называть. Тётя Люба права: слишком многим он им обязан. Но сейчас эти двое несли такой бред, что окатить бы их ледяной водой, отхлестать по щекам! Чтобы опомнились. Даже если это всего лишь дурная шутка… Они что, не видят, как испуганы, взбудоражены дети? Только Райка-дура гыгыкала и через стол строила Кешке глазки. Лика сидела, понурившись, водила пальцем по столу. Борька нехорошо ухмылялся.

– За Куролововых! – грянул дядя Вадим.

Кешка поймал Райкин взгляд. Жениться на ней? Лучше сдохнуть!

Хорошо, что скоро в армию. Уеду потом, куда глаза глядят.

– Тётя Люба! – громко, как ворона, вскаркнула вдруг Райка. – Личка опять на столе рисует. Прям сметаной!

И точно – по обеим сторонам Ликиной тарелки белели круги и загогулины.

– А ну прекрати! – во всю глотку взвыла тётя Люба – будто полицейскую сирену включили. – Сколько раз тебе говорить, брось свои художества! Райка, по рукам её!

И Дура, сжав от усердия губы, со злым торжеством в зрачках, принялась колотить вилкой по тонким запястьям и кистям Лики, пока та не спрятала их под стол и не зажала между колен. Колотила, слава богу, плашмя, но с силой, которой в дурных Райкиных руках было много, Кешка по себе знал. Лика, как всегда, без единого звука, сжалась в комок.

– Иди за тряпкой, – прикрикнула на неё Коза. – Стирай свою мазню!

Лика покорно двинулась к дверям. Вдруг взмахнула руками, закачалась, как осинка на ветру. Борька, сидевший на углу, подхватил девочку под локти и вывел из комнаты.

– Вот ведь наказание господне, – всхлипывая, причитала Коза. – Учу её, учу, а она, дрянь малолетняя, всё за своё…

Из её правого глаза скатилась одинокая слеза, прочертив по щеке чёрную дорожку.

– Ты, мать, не грусти. Давай я тебе водочки плесну. Водочка, она при таком деле лучшее утешение… Глянь-ка, – Козёл поднёс бутылку к глазам, – одну уговорили. Колька, сгоняй за новой!

Мальчик пулей вылетел вон, но вернулся не сразу – и с пустыми руками.

– Нету, дядя Вадим!

– Как – нету? Ты где смотрел?

– Везде! И в холодильнике, и в буфете, и в подпол лазил… Нету!

Круглое, щекастое лицо дяди Вадима налилось кровью, брови и усы заходили, как тучи перед грозой.

– Борька-а! – заревел он так, что подвески на люстре жалобно звякнули.

Лис появился в дверях, упёрся руками в раму.

– Опять, паршивец, водку тыришь?

У Борьки вздулись ноздри, заходили желваки. В конце прошлой осени он решил, что достаточно силён, чтобы бросить вызов приёмному отцу. Это заблуждение стоило ему двух зубов и вывихнутого плеча – синяки и ссадины не в счёт.

Но урок, видно, впрок не пошёл. Лис ощетинился, как молодой волкодав, готовый вцепиться в глотку матёрому зверю – или умереть.

Козёл поднялся, не спеша отодвинул стул, хрустнул суставами.

А Борька вдруг расслабился. Лицом помягчел, даже улыбку вымучил – и недоумение.

– Ничего я не тырю, дядя Вадим! На кой она мне? – Тут его вроде как осенило: – А-а, мелкий не нашёл, что ли? Так он и не знает… Я щас мигом принесу!

– Всё я знаю, – обиженно забурчал себе под нос Колька. – Когда оно там есть. А там не было… Стырил, небось, и заначил где-нибудь в доме. А я виноват…

Дядя Вадим, только Лис скрылся в дверях, двинулся следом неожиданно мягкой, рысьей походкой. Через полминуты из-за стены донеслись вопли, брань, топот, звуки ударов…

В комнату мышкой юркнула Лика с тряпкой в руках. Вид у неё был подавленный, в глазах стояло отчаяние, губы беззвучно двигались.

Кешка знал, что Лика хочет сказать: "Они здесь. Они опять здесь".

Спал он плохо. Ему снилась дорога – через города и страны, прямиком к Атлантике – и мост, смело шагающий по воде стальными ногами. Синий форд вылетел на мост на полной скорости, асфальт сам собой нарастал под колёсами…

Но вдруг оборвался.

Микроавтобус с маху ухнул вниз – и Кешка вместе с ним. Был удар – и холод, чёрная толща сомкнулась над головой, и что-то невидимое, но жуткое поднималось из пучины…

Проснувшись в третий раз от одного и того же кошмара, Кешка решил: хватит.

За окном светало, в доме стояла тишина. Порой ему не хватало такой тишины – когда кажется, будто ты один в целом мире и никому ничего не должен, и можно целую вечность сидеть не шевелясь, глядя в никуда, как сидят порой кошки на заборе. От уютного посапывания младших пацанов это чувство только укрепилось: так дышит мироздание в беспамятстве сна.