Кира Калинина - Змеиный медальон

– Объяснишь мне, что всё это значит? – он провёл пальцем вдоль схематичного изображения птицы. – Я должен понимать, что делаю.

– Конечно, – Маниська взяла его за руку. – Пойдём, расскажу.

Она повела его вдоль границы рощи и поля, глубоким напевным голосом говоря о боге по имени Сновид, который был прежде всего сущего – земли, и неба, и огня, и воды, и дня, и ночи, и зимы, и лета, и жизни, и смерти. Он стоял посреди великого ничто, погружённый в беспробудный сон, и не падал, потому что верха и низа тоже не было, и не имело значения, стоишь ты или лежишь. Во сне он видел дивные сады, прекрасных дев, хрустальные реки, оленей с золотыми рогами и алмазными копытами… Он стоял неподвижно целую вечность, и птицы свили гнёзда в его непослушных кудрях, змеи свернулись вокруг его ступней и белка устроила себе дупло в его пупке…

Кешка хотел спросить, откуда взялись белка, птицы и змеи, если ничего не было, но Маниська вдруг присела под рябиновым кустом и его потянула за собой. В тени обнаружилась расстеленная скатёрка, на ней лукошко с малиной, кувшин молока, прикрытый тряпицей, и узелок, полный снеди.

– Голодный, небось? – улыбнулась Маниська, раскладывая на скатёрке ржаные лепёшки, репу, вяленое мясо, головки маленького длинного лука.

– Ого, да тут на всех хватит!

– Все – перебьются, – отрезала Маниська. – Давай ешь.

А в ближней к полю роще в это время вместе с другими обедал Прыня. Он видел, что Кешки всё ещё нет, и Маниськи нет. Даже такой тугодум в силах сложить два и два… Съестные запахи щекотали ноздри, живот подвело до боли. А, чёрт! Мы же ничего не делаем, просто перекусываем вместе.

Он впился зубами в полоску вяленой оленины, слушая страшную историю о том, как Хозяин и Хозяйка разрубили спящего бога на части, чтобы дать начало миру. Из головы его вышли небо, и тучи, и птицы, из чресл – пещеры и подземелья, змеи, черви, лягушки и мухи-трупоеды, а из торса – земля и всё, что на ней. Кешка больше не спорил и не удивлялся – работал челюстями, поглядывая на далёкие, у самого горизонта, облака. Волнистые пряди тянулись неспешным караваном – мимо – словно насмехались.

– Может, всё-таки дойдут к нам. Дождик принесут…

– Чтобы урожай на корню сгубил! – взвизгнула Маниська.

Какой всё-таки у неё голос: то журчит ручейком – заслушаешься, а то – бритвой по нервам.

– Чтобы посвежело чуть-чуть, – возразил Кешка. – Короткий маленький дождик.

– Маленького дождика не будет! Будет сильный, страшный ливень, с градом, он прибьёт хлеба к земле, выколотит зерно из колосьев и превратит нивы в болота!

Маниська схватила из лукошка горсть малины, бросила себе в рот, запила молоком.

– Мара боится, мы не поспеем с уборкой.

– Так что ж народ тогда по полдня баклуши бьёт? – спросил Кешка не без опаски. А ну как Маниське взбредёт в голову поднять его с мягкой травы, из тени, и погнать снова на полевую каторгу.

– В такой зной работать – удар схватить можно, – покачала головой Маниська. – А Мара говорит, что не знает, когда именно придут дожди.

– И придут ли вообще?

– Нет, придут, придут, это точно! Я и сама чую. Страшные ливни. Но вот когда… В прежние годы такой неясности не бывало. Уж про погоду-то Мара всегда знала наверняка. А нынче… Под конец весны снег выпал – виданное ли дело! А луну назад на посевы гусеницы мотыльковые напали. Если б Мара с ними не договорилась, не было бы у нас теперь урожая. Их так много никогда не родилось, и злаки они не ели – больше горох, огурцы, редьку, брюкву… А тут бедствие какое-то!

Про погодные неурядицы Кешка слушал вполуха – пареная репа в меду оказалась на диво вкусной штукой, а из местных суеверий подтвердилось пока только одно, про ракенов, и то с оговорками.

– И как Мара с ними договорилась? – он хлебнул молока и боком лёг в траву, подперев рукой голову.

– А так. Прыня с Велетом её из леса по очереди на руках несли. Она ночь в поле посидела, с гусеницами, что колоски обсели, побалакала, а наутро они взяли и ушли. Ни единой не осталось на наших полях. Не веришь? Ешь давай…

Она попыталась всыпать ему в рот горсть малины. Ягоды покатились на грудь, одна застряла в резьбе медальона, Кешка её выковырнул и бросил в лукошко.

– Вот дурачок упрямый, – засмеялась Маниська.

Она упала навзничь, затем приподнялась на локтях и, облизнув губы, с улыбкой поглядела на Кешку. Он осознал, что футболка всё ещё висит у него на шее, точнее валяется рядом, под правым плечом.

– Не надо, не надевай, душно же, – Маниська придвинулась к нему, села. – Уж так душно…