Кира Калинина - Змеиный медальон

Кешка бросился к берёзам. Увидев, что Маниська отстаёт, схватил её за руку. Ветер подстегнул их в спины, и через мгновение оба прижались к мокрому скользкому стволу. Кешка вздохнул поглубже, проморгался – и понял, почему замешкалась Маниська.

Прямо на них из распавшейся, разбежавшейся кто куда цепи, шёл Прыня. Ветер бил ему в лицо, он кренился вперёд, с бычьей яростью тараня острой макушкой штормовую преграду, и шёл – мокрый и страшный. Если дойдёт, Кешке с Маниськой конец. И отцепиться от дерева нельзя, их потащит точнёхонько на Прыню.

Маниська что-то крикнула, но ветер унёс её голос, длинные мокрые волосы змеями облепили Кешке лицо…

Драться с Прыней он и в лучшей форме не мог, а сейчас сил хватало лишь на то, чтобы не разжимать рук, обхвативших ствол. Что остаётся? Кинуть себя в объятья ветра, навстречу ревнивцу, чтобы дать Маниське время убежать в рощу к остальным? Если она выдюжит против бури, если не бросится, дура, спасать его…

Кешка поднял глаза к небу. В клубах мрака беззвучно просверкнула багряная зарница, словно ухмылка демона.

Потом – новая серия раскатов, белый росчерк над головой, запах озона, гари.

И треск, слышный даже сквозь вой ветра и шум дождя.

Вторая берёза, в пяти шагах от первой, рухнула, мотнув растрёпанной зелёной гривой – прямо на Прыню.

Долгое жуткое мгновение Кешка с Маниськой ждали, что листва сейчас вздыбится, из неё выйдет Прыня, целёхонек, и снова попрёт на них, как… Терминатор.

Именно это сравнение пришло в голову Кешке. О чём думала Маниська, знала только она сама.

Но мгновение кончилось, и оба они, не сговариваясь, встали на колени и поползли по мокрой измочаленной стерне – мимо расщеплённого пня, вдоль ствола, блестящего от небесных слёз, к хаосу листвы, из которого торчала наружу огромная босая ступня.

Путаясь в ветвях, мешая друг другу, они сволокли дерево с упавшего.

У Кешки бешено стучало в висках, перед глазами роились чёрные мухи, но он видел, что Прыня лежит не шевелясь, его правая нога неестественно вывернута. На рассечённом виске выступала кровь, её тут же сметало потоками воды.

Только сейчас Кешка сообразил поискать у Прыни пульс.

***

Лазурно-белые стены в лепных гирляндах, тонкий узор лишь слегка тронут позолотой. Вместо роскошной живописи парадных залов – сдержанная простота гашрейнских свитков с горными пейзажами в жемчужной дымке утреннего тумана. Ощущение прохлады и света. И юная дева у ног короля – как присела в глубоком реверансе, так и замерла, низко склонив голову.

Со стороны это выглядело красиво – пышная юбка расстелена по полу, белокурые волосы, собранные в высокую причёску, сверкают в лучах солнца. Будто поникший голубой цветок с золотой сердцевиной… Но Питнубий знал, что под юбкой она стоит одним коленом на голом мраморе, а может и двумя – для пущей устойчивости. Он длил паузу, дожидаясь, когда она не выдержит, шевельнётся, выпрямится, подаст голос, но благородная дама Эрвинда, дочь графа Мирая, казалось, сама обратилась в мрамор.

Ему наскучила эта игра.

– Пол холоден, сударыня.

Она чуть заметно вздрогнула и подняла глаза, тёмные от страха.

– Не бойтесь, сударыня. Мне не нужна ваша жизнь, только ваше тело.

– Да, мой повелитель.

Он внутренне рассмеялся облегчению, которое прозвучало в её голосе.

– Прошу вас, встаньте.

Голубой шёлк всколыхнулся, зашуршали юбки – благородная Эрвинда поднялась с грацией нимфы. Но она всё ещё трепетала, отводила взгляд…

О, бездна! Все они считают его кровожадным чудовищем.

Ему вдруг расхотелось… того, для чего он её пригласил.

Неужели такова цена? – подумал он. Отмирание обычных человеческих желаний. Даже не человеческих… Звери, и те ищут, с кем утолить похоть, а совокупляясь, получают наслаждение. Он вообразил, как опрокинет Эрвинду на кровать – в брызгах жемчуга с разорванного платья – и возьмёт всё, что может взять мужчина от женщины, а потом в нетерпении раздерёт ногтями её грудную клетку и вырвет тёплое, трепещущее сердце…

Нет-нет-нет! Это ему вовсе не нужно. К чему убивать без нужды? Он хочет править этими людьми, а не истреблять их.

Люди… Бараны, покорно идущие за скотником на убой. Зачем нам дан разум – чтобы осознавать краткость жизни и неотвратимость конца? Он намерен избежать смерти, коль скоро такое возможно. А остальные? Глупцы! Почему они даже не пытаются?..

На столике из кости огромного мохнатого слона, жившего далеко на севере, стоял серебряный поднос. В хрустальном графине искрилось камрейское вино, тёмное, как кровь, наверняка приправленное возбуждающим зельем. Он наполнил бокалы.