Петр Ингвин - Зимопись. Путь домой. Буки

– Собрана и пристреляна.

– Начинаем.

Жестом, разрешающим удалиться, царица отпустила Ларика, и тот поспешил в сторону, где пряталась катапульта.

Царберы отмыли сапоги от походной грязи и теперь топтались в нескольких метрах от привязанного к берегу покачивавшегося на воде судна. Во взглядах мелькал не то чтобы страх, а неприязнь. Я понял, что пловцы из них никудышные, такому их не обучали. На лицах читалось внушенное с детства: «Вода – смертельный враг».

Царица обернулась ко мне:

– Ты плавал на кораблях. Покажи пример.

«Плавал». Я усмехнулся. Плавает… гм. Поправлять, что корабли ходят (еще точнее – не корабли, а суда, поскольку корабли грузовыми не бывают), думаю, не стоит. Царица сказала «плавал» – значит, плавал, и мы все теперь тоже поплывем.

Жаль, конечно. Известно ведь: как лодку назовете, так она и поплывет.

О, лодка из поговорки – плавает. А корабли и суда – ходят. При первой возможности (как же я на нее надеюсь!) проконсультируюсь у моряков, с какого размера плавающий начинает ходить. Вот ведь, это же почти иллюстрация эволюции древних организмов из учебника биологии.

И еще. Здесь говорят «корыто», но из уст царицы прозвучало родное «корабль». Спасибо хотя бы за это. Мелочь, а приятно.

– Корабль попал к нам из гущи боя? – спросил я.

– Он цел и невредим. Пора грузиться.

– Невредим? А кому мешали мачта и коньки на носу и корме?

– От них избавились. Управляться с парусом не придется, бороться против волн – тоже, в результате уменьшились визуальные размеры – со стороны не так бросается в глаза.

– Весла есть?

– Внутри.

Я вошел в воду. Около корабля, широкого и плоскодонного, воды мне было по грудь. Даже невысокая Зоя дойдет, ей будет чуть выше шеи. Ничего, попрыгает. Остальной отряд состоял из высоких царберов и достаточно высокой же царицы, они пошли в воду вслед за мной. Я взобрался на борт по веревочной лестнице, свисавшей с левого борта у кормы. Внутри лежали длинные весла, рассчитанные на двух гребцов каждое. Не перегрузить бы корабль, чтобы не попасть в ситуацию Селиверста, оказавшегося между двух огней из-за желания взять на борт много товара.

Я сказал царице, уже стоявшей рядом со мной:

– За один раз лучше брать человек тридцать-сорок, иначе сядем глубоко и потеряем в скорости, и каждая мель будет нашей. По четверо в шесть рядов – на весла, еще несколько пусть расположатся ближе к корме.

– Слышали? – Царица обернулась к солдатам. – Четыре десятки со мной, остальные – следующими рейсами.

Четверо десятников рассадили солдат на весла. Через несколько секунд корабль начал движение – некультяпистое, разболтанное, но с каждым гребком все более ровное и уверенное.

Я с интересом наблюдал, как подают сигнал отправленным на другой берег разведчикам. В принесенный с собой деревянный ящик насыпали какого-то порошка, открытой стороной ящик обратили к противоположному берегу, царица чиркнула огнивом. От искры порошок вспыхнул, полыхнуло красным. Благодаря загораживающим стенкам ящика сигнал получился направленным.

На другом берегу сверкнул такой же огонек, только оранжевый. Мы двинулись прямо к точке, откуда нам просигналили. Гребцам приходилось прилагать усилия – течение норовило снести корабль с прямой траектории. Это вызвало вопрос царицы:

– Сколько человек нужно, чтобы на обратном пути корабль не унесло в сторону?

Я пожал плечами:

– Думаю, хватит шести… но лучше – восемь. Чем больше, тем получится быстрее.

– Лукерий. – Царица подозвала одного из десятников. – Твои вернутся за следующей партией.

– Будет сделано.

Я поинтересовался:

– А если разведчиков захватили, и сигнал подает враг?

– Цвет сигнала они не выдали бы даже ценой жизни.

Надеюсь, она знает, что говорит. Потому что иначе…

Здесь, на корабле, меня, наконец-то, вооружили. Вместо меча или копья мне вручили лук со стрелами. И никто не посмотрел косо. Когда на кону выживание, законы и традиции отходили на второй план. Каждый хотел вернуться назад живым, и если кто-то почему-либо умел обращаться с запрещенным в стране оружием, то это способствовало выживанию группы и, соответственно, полностью поддерживалось окружающими. Слабый человек – мертвый человек, говорит местный закон, а слабое общество – мертвое общество. А быть слабым – предательство. Обожаю местные законы, когда они используются не в вывернутом наизнанку смысле, а в том, в каком задумывались.

Еще я упросил выдать хотя бы нож, чтобы не оказаться беззащитным в ближнем бою. Царица приняла аргумент, и мне дали узкий граненый кинжал. Что же, это намного лучше, чем ничего. Не резать, так колоть. Тоже, кстати, признак прогресса, как и камуфляж. В свое время меч превратился в шпагу, когда поразить одетого в латы тяжелого рыцаря стало возможным только уколом в отверстия и в сочленения между пластинами. Мой нож напоминал мизерикордию, которой добивали поверженных рыцарей – помятых мечами, копьями, топорами и булавами. При встрече с тяжеловооруженным противником мне, чтобы победить, придется его обезоружить и повалить. Любопытно, как царица себе это представляла. Наверное, она считала, что ее и меня от рукопашной схватки охранят другие. Хотелось бы верить.