Владимир Свержин - Крона огня

— Чего же вы хотите? — понижая голос до шепота, произнесла она.

— Лишь того, что пойдет на пользу всем нам.

— А если точнее?

— Насколько мне известно, вы никогда не любили мастера Элигия.

— Я даже не смотрела в его сторону, но что из того?

— Если вы не желали этого брака, значит, на то была воля брата?

— Да. — Брунгильда нахмурилась, вспоминая «сватовство» казначея.

— И сразу после этого Пипин загадочно исчез из подземелья. Вам это не кажется странным?

— Не сразу после, а чуть ранее того. Но когда этот ловчила ко мне пришел, в руках у него было послание от брата, скрепленное его печатью. Ты полагаешь, Элигий помог ему бежать?

— Без сомнения. Он вложил в это дело некоторое количество золота и получил хорошие проценты: ему достались вы, а заодно и все наследство геристальского дома. Но меня интересует другое: ваш брат тоже умеет считать на несколько шагов вперед, и если согласился на подобный обмен, то, видимо, знал, как себя обезопасить, иначе бы не стал заключать подобную сделку.

— Может быть, и так.

— Я уверен, что так. Но если Пипин жив и здоров, наверняка Элигий знает об этом. Очень непредусмотрительно было бы упускать из виду такую очевидную угрозу. Вряд ли могущественный Пипин Геристальский согласится просто так отдать свои богатства и забыть о них. Раскаяние — это не его сильная черта. — Благородная дама кивнула, подтверждая слова Бастиана. — Однако если сегодня оба эти человека живы и здравствуют, это может означать лишь одно — они в сговоре, и этот сговор против государя и, конечно же, мадам Гизеллы.

Брунгильда просияла.

— Если мы раскроем этот заговор, повелительница вернет мне былую милость.

— Ни минуты не сомневаюсь, — подтвердил ее догадку менестрель.

— Но, — лицо женщины помрачнело и губы недобро сжались, — Элигий отправляет меня в Форантайн, — тихо добавила она, мельком оглядываясь на покои государыни. — Он не желает видеть меня в Париже. Я хотела просить заступничества.

— Полагаю, если Пипин жив, он постарается держаться поближе к своему родовому гнезду. Там его почитают как законного господина, а значит, при случае он легко сможет вернуть себе замок, сделать его мощным укреплением. Более того, допускаю, что это лишь часть сговора.

Благородная дама Брунгильда задумалась, оценивая правдоподобие сказанного.

— Может быть, и так.

Менестрель благодарно кивнул.

— Надеюсь, сударыня, вы не будете против, если я скрашу тоску вашего изгнания и последую в Форантайн вместе с вами?

Монах склонился над раненым. С той поры, как юношу перенесли из леса под благословенные своды аббатства Святого Эржена, смиренная братия не находила себе места от волнения. Еще бы: жертвой разбойников оказался не абы кто, не заезжий барон или простой ратник, а сын Пипина Геристальского! Не беда, что незаконнорожденный — кровь сама говорит за себя, единый росчерк пера его святейшества — и все изменится в единый миг. Не беда, что сам майордом нынче в опале — завтрашний день может повернуть все по-иному. Редко ли такое случалось прежде? Как уж тут ни крути, ссориться с такими людьми не след. Да и тетка этого юноши — дама при дворе влиятельная, всяко за племянника заступится, если что. А тут и заступаться не нужно — герой! А герою следует оказать всяческий почет и внимание.

Потому, наскоро обработав лечебными мазями побои мастера Освальда, благочестивые клирики бережно перенесли защитника угнетенных в монастырскую лечебницу и занялись им с такой энергией, будто от его выздоровления зависело спасение их бессмертных душ. Слава Всевышнему, милосердной Деве и лично Святому Эржену, раны оказались неглубокими, кости целы, а синяки от побоев — велика ли беда?! На таком молодом крепком теле этакие следы жизненных неурядиц сходят так же быстро, как исчезает пугающая тьма с первыми лучами солнца. Немного бодяги, немного молитв — и дело сделано. Но главное — молитвы! Они ведь тоже в своем роде бодяга, только для души…

Наступил час, небеса явили милость, и отважный юноша пришел в себя. Едва открыл он глаза, как принялся за дело с неуемной энергией, свойственной всем представителям геристальского дома.

— Где я? — разглядев в убогом свете масляного шандала склонившегося над ложем монаха, еще слабо, но уже напористо спросил он.

— В аббатстве Святого Эржена, сын мой.