Виктор Поротников - Легионер из будущего. Перейти Рубикон!

Я остановился на Шекспире, выбрав монолог Гамлета «Быть или не быть…».

Выбрав время, когда рядом не было Цинны, я сел у окна с восковой табличкой в руках и стал выводить на ней острым стилем гениальные строки Шекспира, переводя их на латынь. Дело это оказалось весьма непростым. Латинские слова вполне точно передавали смысл монолога Гамлета, но с трудом подгонялись под рифму. Ритмикой гекзаметра или пентаметра тут и не пахло! Я делил стихи Шекспира на стопы и размеры, как мог, взяв за основу элегический дистих, который был в моде у нынешних римских поэтов.

Я только-только закончил свой перевод Шекспира на латынь, как вдруг передо мной возник Цезарь. Он пришел, чтобы вернуть Цинне свитки с философскими трактатами, но не застал его дома. В Альтине Цезарь жил в доме через дорогу от нашего с Цинной жилища.

Узнав от меня, что Цинна ушел на рыночную площадь, Цезарь положил свитки на стол и поинтересовался, чем это я занят.

«Судя по твоему лицу, Авл, ты явно сочиняешь стихи, – улыбнулся Цезарь. – Прав ли я?»

Я не стал отнекиваться и предложил Цезарю оценить мой стихотворный стиль, пока Цинна не вернулся с рынка. Если написано плохо, сказал я, лучше это сразу предать забвению. Если хорошо написано, тогда я решусь показать эти стихи Цинне.

Цезарь сел на стул напротив меня. Он не скрывал своего любопытства.

Я с внутренним трепетом, но довольно уверенно прочитал вслух монолог Гамлета от начала до конца. По-латыни этот отрывок из пьесы Шекспира звучал, на мой взгляд, не столь захватывающе, как на русском языке, хотя бы потому, что латинские падежные окончания крайне бедны по сравнению с русскими. И все же по глазам Цезаря я понял, что это творение Шекспира произвело на него сильное впечатление.

«Обязательно прочти это Цинне, Авл, – сказал Цезарь перед тем, как удалиться. – Твои стихи глубоки и прекрасны! У тебя, Авл, какой-то совершенно особенный стиль. Ничего подобного я не встречал ни у римских, ни у греческих поэтов!»

Я невольно покраснел после похвалы Цезаря, но не от удовольствия и гордости, а от стыда перед Шекспиром, талант которого я выдал за свой. Вернувшийся с рынка Цинна, прочитав монолог Гамлета, долго молчал, потрясенный формой и содержанием этого стихотворения.

«Авл, твой поэтический дар выше моего, это бесспорно! – сказал Цинна, нарушив долгую паузу. – В твоих стихах каждая фраза, каждое слово как отточенный кинжал. Каждая строка разит наповал! И как созвучно выстроены стопы! А ты плел мне, будто никогда не сочинял стихов. Обманщик!»

С этого дня Цинна стал относиться ко мне как к равному, без прежнего эдакого налета снисходительного покровительства. Цинна, бесспорно, уважал меня за то, что я мастерски владею оружием, но иерархия в нашей с ним дружбе до этого случая все-таки носила оттенок патрона и клиента. Теперь, зная, что я не только хороший воин, но и способный поэт, Цинна уже не мог взирать на меня сверху вниз.

На другой день вечером у Цезаря собрались, как обычно, его близкие друзья, чтобы за чашей вина обсудить последние известия из Рима. Цинна и я тоже были приглашены на это застолье. Цинна отправился в гости к Цезарю чуть раньше меня, так как мне, как телохранителю Цезаря, нужно было еще сдать дневное дежурство своему сменщику. Недремлющие караульные днем и ночью дежурили возле ограды, которая окружала временное жилище Цезаря в Альтине.

Умывшись и переодевшись, я появился перед пирующими в тот момент, когда Цезарь вслух декламировал своим гостям монолог Гамлета «Быть или не быть…».

Я невольно замер в дверях, поразившись тому, с каким вдохновением Цезарь произносит этот бессмертный текст Шекспира. Услышав из моих уст этот довольно длинный отрывок из пьесы «Гамлет», Цезарь сразу запомнил его слово в слово!

Не обращая на меня никакого внимания, гости взирали на Цезаря, забыв на время про вино и яства, так захватило их глубокое содержание этого поэтического творения Шекспира. На худощавом аскетичном лице Цезаря проступил легкий румянец, вызванный созвучием затронутой в стихе темы и его собственного нынешнего положения, когда перед ним стоит непростой выбор. Казалось, Цезарь рассуждает вслух, уложив эти свои рассуждения в стихотворный размер. Цезарь напоминал сейчас драматического актера на сцене, размеренно и четко произнося: