Иван Апраксин - Гибель богов

– Я – князь киевский Владимир. Ты не боишься меня?

– Нет, не боюсь, – прозвучал ответ. Потом губы ее чуть раздвинулись, и она улыбнулась. – Чего же мне бояться? Когда я только узнала о том, что войско князя Владимира осадило город, тут же и перестала бояться.

Серые глаза Любавы излучали свет – тихий и ласковый, который я уже успел забыть, но по которому так скучал все это время…

– Но почему?

– Я сразу поняла, что Солнышко выбился в князья, – сказала Любава и снова улыбнулась – на этот раз шире, чем прежде.

На несколько мгновений я буквально онемел. Любава узнала меня? Откуда? Как?

– Я уже люблю Солнышко, – будто отвечая на мои незаданные вопросы, пояснила она. – Другие тебя не узнают и принимают за того князя, который был прежде. Но они ведь не любят тебя так, как я, – как же им узнать? – Она на миг остановилась и вздохнула. – Да я заранее знала, что так будет. Солнышко умный, он и должен был стать князем. Как же иначе? Когда я заметила, как сильно ты похож на Вольдемара, то сразу догадалась – это неспроста. Ты говорил мне, что пришел из другого мира, из другого времени. Вот я и подумала, что ведь не зря тебя сюда занесло, раз ты так похож на князя…

В доме епископа имелась кровать – самая настоящая. Она была сделана из дерева, и на ней лежал матрац. Никаких кроватей я не видел уже год.

Мы с Любавой лежали на белоснежной шелковой простыне совсем голые. Пламя масляного светильника отбрасывало тени по беленым стенам, и я смотрел в любимые серые глаза.

Когда мы насытили первую страсть и наши объятия на время чуть ослабели, уже наступила глубокая ночь. Никогда прежде мне не доводилось заниматься любовью несколько часов подряд, без перерыва.

– Немножко отдохни, Солнышко, – ласково прошептала задыхающаяся Любава. – Ты сегодня устал и можешь утомиться. Ты уже сделал мне очень приятно, но нужно отдохнуть. Полежи спокойно.

Я откинулся на подушки – здесь были даже они. Любимое лицо со светящимися теплым светом серыми глазами было совсем рядом.

– Ты ждала меня?

– Конечно, ждала. Я ведь даже просила Канателеня разыскать тебя в Киеве. Он тебя нашел?

– Нашел.

– Бедный парень, – улыбнулась Любава. – Он так влюблен в меня. В другое время я бы наверняка обратила на него внимание, но Канателеню не повезло.

– Не повезло?

– Ну да, я хотела только тебя.

– У тебя кто-нибудь был здесь? Ведь год – это большой срок. Так был?

– А вот этого я тебе не скажу никогда, Солнышко, – засмеялась Любава. – Мужчинам вредно знать такие вещи. Ты должен не знать и мучиться. Так интереснее.

– Кому интереснее?

– Нам обоим. Знай только, что, во всяком случае, престарелый епископ Анастат даже не пытался прикоснуться ко мне пальцем.

– Конечно, пальцем, – усмехнулся я. – Чем же еще ему прикасаться к тебе? У него фимоз, так что остается только палец.

– Он вообще очень милый старик, – сказала Любава, не обратив внимания на мои слова и на то, как я только что нарушил врачебную тайну. – Он даже окрестил меня. Я ведь теперь Анна, ты не знал?

– Анастат мне первым делом об этом сообщил. Он, похоже, вообще очень гордится этим.

– А я тоже рада, что стала христианкой, – вздохнула Любава. – Знаешь, тебе ведь тоже хорошо было бы принять крещение.

Это было неожиданно. Кто бы мог предполагать, что в первую же нашу совместную ночь, наполненную страстью, Любава заведет именно такой разговор? К тому же я помнил, что Любава – вполне убежденная язычница.

– Ты серьезно?

Я приподнялся на локте и взглянул в лицо любимой. Но она была абсолютно серьезна.

– Да, – ответила она. – Преосвященный Анастат открыл мне истину. Он объяснил, что этот путь прошли многие до нас. Сначала поклонялись духам и бесам, а потом силой Святого Духа познали истинного Бога и Сына Его – Иисуса Христа. Я приняла Его в свое сердце, и теперь это дает мне счастье. А если ты тоже примешь крещение, я стану счастлива вдвойне – за нас обоих.

Я покачал головой и невольно усмехнулся. Поистине, Нечто забросившее меня сюда, побеспокоилось обо всем…

– На эти твои слова могу ответить тебе две вещи, – после некоторой паузы сообщил я. – Во-первых, я уже крещен. Когда я был совсем маленьким, моя мама отнесла меня в церковь и там меня крестили. Неважно, что это произошло в двадцать первом веке: крещение остается крещением в любом столетии.

Мама очень рисковала, когда носила меня крестить в церковь – тогда это было запрещено. За веру в Бога могли очень сильно наказать.