Иван Апраксин - Гибель богов

Вообще правилом жизни в этом мире была аскетичность. В княжеском тереме – никакой мебели, кроме лавок и сундуков. Самая простая одежда, не отличающаяся от одежды ближнего дружинника. Еда – вместе с дружиной и тоже не блещущая изысканностью. Как я понял впоследствии, пышность и богатство, выставляемые напоказ, появились у киевских князей уже потом, в подражание быту византийских императоров. А в моей эпохе великий князь вел себя как главный дружинник – первый среди равных.

Но по случаю торжественного въезда в побежденный город следовало специально приодеться – это было ясно. Вид у великого князя должен был быть воинственный и великолепный. Он должен поражать воображение побежденных!

Алексей подал мне длинную рубаху из ярко-красного шелка. Судя по объяснениям моей ключницы, этот шелк был привезен из Персии. Вместо обычного кожаного ремешка я подпоясался наборным серебряным – трофеем, привезенным из похода в Хазарский каганат. Только там умели делать такие изящные серебряные вещи.

Сверху я натянул короткую кольчугу. Колечки были сделаны из светлого металла, и Алеша так начистил их песком, что кольчуга блистала на солнце.

На голову мне надели корону из золота, обильно украшенную драгоценными камнями. Говорили, что эту корону привез из дальнего похода еще легендарный князь Святослав. Уж не знаю, с какой царственной головы он снял это украшение, но, судя по нраву Святослава, сама голова вряд ли осталась на плечах…

Алексей настаивал еще на синем плаще, но тут я категорически отказался – было слишком жарко. Летняя крымская жара уже достаточно истерзала всех нас за время стоянки в боевом лагере.

Хотел отказаться и от толстой золотой цепи, которую Алеша протянул мне напоследок. Мне показалось, что это будет уже слишком. Красная рубаха, блестящая кольчуга, золотая корона на голове. Куда же еще золотая цепь?

Но оруженосец настоял. Он смотрел на меня так убедительно, что я понял – он лучше знает местные нравы. Пусть будет не слишком стильно и элегантно, зато богато, а это устрашает. Великий киевский князь должен был поразить взоры корсунских греков!

Принарядились и мои ближние дружинники. Судя по их сверкающим в лучах вечернего солнца головам, они еще раз выскребли себе головы острыми ножами – до блеска, оставив лишь длинные чубы, заброшенные за ухо. В сочетании с тяжелыми серьгами в каждом ухе это производило нужный эффект…

Впереди выставили взятый с собой из Киева оркестр. Я сел на лошадь, рядом со мной шел Фрюлинг. С другой стороны – изнывающий от жары и усталости херсонесский архонт. Дружинники двигались вокруг меня и позади, в колонне по четыре. Позади процессии тянули, поднимая пыль, салазки с уложенными на них шатрами и скарбом.

Под душераздирающие звуки оркестра, блистая золотом и начищенной боевой сталью, киевская рать вошла в замерший от ужаса Херсонес.

Людей на улицах не было, город словно вымер. Только приглядевшись, можно было заметить множество человеческих глаз, испуганно глядящих на нас из прикрытых оконных ставень, из щелей в воротах. Покоренный Херсонес ждал своей участи.

Конечно, архонт объявил жителям о том, что киевский князь согласился за выкуп не разорять город, не убивать мужчин и не насиловать женщин. Но кто же знает этих победителей? Это ведь не христиане, а дикие орды с далекого севера. И кто такой киевский князь, как не главный разбойник, вечно держащий в страхе соседние народы? Опустошительные походы Ингвара-Игоря и Святослава надолго стали страшилками у жителей византийских владений.

Мы двигались по улицам медленно. Под завывания музыки, под бряцание оружия вокруг я всматривался в архитектуру Херсонеса. Типичный греческий город, каким он был построен еще до Рождества Христова первыми колонистами с греческого архипелага. Наверное, за истекшие века тут что-то изменилось, но главное осталось неизменным. Каменные дома с портиками и колоннами, отделанные мрамором общественные здания. Вот главная площадь, от которой лучами расходятся улицы. Теперь на площади стоит кафедральный собор, а когда-то во времена античности наверняка был храм богини Артемиды или Зевса.

Проезжая по улицам Херсонеса, я испытывал странное ощущение. За тысячу с лишним лет очень многое изменилось, и мне как человеку двадцать первого века этот греческий город казался куда ближе и понятнее, чем те города, которые я видел на Руси.

Прямые улицы, каменные дома с колоннами и собор с крестом на куполе – это было для меня куда роднее и привычнее, чем Киев, Чернигов и Эрзямас – хаотическое скопление деревянных построек с окнами в землю, топящихся «по-черному», и установленные на углах грубые резные и раскрашенные идолы.