Дмитрий Герасимов - Сорок третий номер…

Андрей вздрогнул.

– А если знаешь, зачем спрашиваешь?

– Себя проверяю. Словно сон свой разгадываю.

– И что в этом сне?

Веста прикрыла глаза, как если бы сверялась с картинкой, и забормотала:

– Ты в пустом, темном зале сидишь. В кинотеатре будто… Смотришь на меня и губами шевелишь так беззвучно… Вот комната твоя… Ты пьешь много… А я словно с высоты гляжу… Как со стены. А потом – осколки, темнота и люди в черном. В вещах твоих роются…

Голота открыл рот.

– И еще… – спокойно продолжала Веста, – каменный остров, огонь и огромная старуха в саване… Много золота… Черная птица и вода, вода, вода…

Она открыла глаза. У Голоты дрожали губы.

– Кто ты? – спросил он шепотом. – Скажи, прошу тебя…

– Я не знаю…

И Андрей тоже не знал, как ему относиться к таким невероятным совпадениям. Женщина, которую он видел лишь на фотографии, к которой испытывал всегда трепет и благоговение, теперь была рядом – живая, осязаемая. И он не потерял сознание от изумления, не оторопел от невероятного смущения – он вел себя так, словно прожил с ней всю жизнь. Ему было спокойно и хорошо. Наверное, он должен был засыпать ее вопросами, замучить рассказами и уж точно объясниться в любви. Но ему не хотелось допытываться до сути, не хотелось искать разгадки странностям и головоломкам, а объяснение в любви казалось уже свершившимся. А как иначе, если он вдруг прочитал в ее прекрасных глазах свою собственную жизнь и такую же, как и у него, неизбывную любовь? Ведь долгие годы днем и ночью он шептал признания этим волшебным глазам, а они внимали его сумасшедшему жаркому шепоту. Он видел в них ответное чувство еще тогда, когда они были лишь отпечатком с кинопленки, а теперь окунулся в эту любовь наяву. Не только глаза, но и губы, и руки его самой главной в жизни женщины теперь принадлежали ему безраздельно.

Веста истопила баню, хлестала его веником, терла мочалкой, а он пьянел от пара и от жаркого желания. Дрожа от вожделения, он целовал ее шею, грудь, влажный, подрагивающий живот. Он растворился в этой красивой женщине целиком, без остатка, как сахар, и она чувствовала себя тягучей сладкой-пресладкой патокой. Уставшая и разморенная, с закрытыми в неге глазами она лежала на деревянном горячем полке и гладила Андрея по мокрым, слипшимся волосам. А тот тихо плакал от счастья, как неизлечимо больной ребенок, которому подарили щенка.

Через неделю Голота поправился окончательно. Он округлился лицом и чувствовал себя превосходно. Веста не могла на него нарадоваться.

– Ты же городской! – щебетала она. – А управляешься с деревенскими заботами, как домовитый хозяин!

Андрей и сам себя не узнавал. Он колол дрова, таскал студеную воду из озера, плотничал во дворе, что заправский мастеровой. Даже исхитрился залатать крышу.

– Это ты меня расколдовала, любимая! Я только с тобой и жить начал по-настоящему. Тридцать пять лет ждал! Тратил силы в никуда, расточал годы, терял их пригоршнями, как монетки в прохудившемся кармане.

Изредка наведывался Игор. Он просовывал косматую голову в дверной проем, кидал обычное «Здрасьте вам» и тактично топтался на пороге, ожидая приглашения. Его грубоватые реплики и прибаутки уже не раздражали Голоту. Напротив, он все сильнее чувствовал благодарность к этому огромному и неуклюжему бородачу. Он вспомнил, что видел его тогда, в пустом кинотеатре! Косматый великан на экране вел себя странно: сидел на полу и тер ручищами глаза, словно ребенок, у которого отобрали игрушку.

– Как я тебя заметил на берегу? – переспрашивал Игор и с нескрываемым удовольствием, раз за разом рассказывал полюбившуюся всем историю, про то, как тоскливым осенним вечером, прогуливаясь с соседушкой по «пляжу», увидел издалека странный темный предмет, выброшенный волной на песок.

– Она-то заметила, только когда шагов на двадцать подошли, – ухмылялся он, кивая на Весту. – А я ей все толкую, мол, точно человек умирает! А она: да не бреши, мол, скажи еще, дельфина на берег выбросило.

Игор хохотал от души, демонстрируя собеседникам желтые зубы.

– А потом тебя, доходягу, на себе тащил! Почитай, полверсты!

– Ты как умудрился браслеты расстегнуть? – спросил Голота.

– Да чего там! – подмигнул бородач. – Дело нехитрое для того, кто привык мусоров объегоривать! Я же здесь, Андрюха, не за тунеядство…

– Ясно, – кивнул тот. – А «триста десять» на запястье – это статья?

Игор испуганно поднял руку, будто впервые обнаружил у себя татуировку, но тут же оскалился в улыбке: