Артем Рыбаков - Вернутся не все! Разведывательно-диверсионный рейд (сборник)

– Есть. Понял! – И после небольшой паузы: – Отбой! – и, резко повернувшись к Новикову, с радостной улыбкой доложил: – Товарищ старший лейтенант госбезопасности, мосты взорваны! Дословно: «Три ближайшие елочки сломались под корень!» Группы начали отход.

– А про дальние ничего не известно?

– Откуда? – удивился летчик. – У Нечаева даже рации нет. Но, думаю, у них тоже все в цвет!

– Твоими бы устами… – Несмотря на ворчание, «посланник Центра» улыбался – даже если удалось уничтожить только мосты между Зембиным и Тростяницей, то все равно приказ выполнен. А то, что упомянута третья «елочка», значило, что и запасной вариант отработали, и теперь на пути подкреплений для северного фланга группы армий «Центр» появилась водная преграда пятикилометровой ширины, ведь именно столько было в совмещенной долине рек Гайна и Березина, раскинувшейся от Каменки на западе до Большой Тростяницы на востоке. «Интересно, Красное Знамя дадут или Звездой ограничатся?» В том, что за проведение такой операции наградят, Новиков ни разу не сомневался.

Деревня Загатье Кличевского района Могилевской области, БССР. 22 августа 1941 года. 11.02

После безумной гонки последней недели двухдневная передышка воспринималась словно поездка в месяце феврале в Таиланд – тепло, приятно и безмятежно. Впрочем, с пляжами Паттаи сравнение пришло на ум только по контрасту с предыдущими суматошными днями, а так службу тащили на совесть. Но дозор у моста на дороге, ведущей в Загатье, чаще всего камуфлировался под купальщиков, вот и вылезла странная ассоциация. И «тридцатьчетвертый», скромненько так стоявший в лопухах рядом с полуголыми «пляжниками», нисколько этому ассоциативному ряду не противоречил.

Кстати, из постоянных наблюдений, которыми я в силу временной нетрудоспособности был вынужден заниматься, выяснилась одна занятная деталь – не знаю, местный староста так народ застращал или люди сами не горели желанием общаться с «освободителями от коммунистического ига», но деревенских мы видели крайне редко. В основном ту парочку, что нам обед в первый день привозила, да двух местных «дружинников». А ведь народ-то в селе был! Во время наших вылазок в село то в одном дворе, то в другом можно было увидеть следы присутствия людей. Вот и сейчас идем мы такие красивые с Зельцем по деревне, а на окошках занавесочки покачиваются, а в справной избе с вычурными наличниками, на которых всякие зверушки весьма умело вырезаны, дверь еще захлопнуться не успела. Явно кто-то только что со двора внутрь прошмыгнул, нас завидев. С другой стороны, местных понять можно – когда практически одни бабы да девки в деревне остались, толпу солдатни следует опасаться. В лес пока никто не бежал, но и не светились особо перед нами. Казачина, как самый из нас молодой и соответственно наименее «аморально стойкий», от таких раскладов впал в уныние. Рассчитывал, безобразник, как сам вчера за ужином признался, на военно-полевой роман. И даже строгий взгляд командира охальника не охладил! Не, Ванька, конечно, замялся и попытался сделать вид, что способен укротить зов плоти, но если судить по тому, как он активно сегодня с нами на «прогулку» напрашивался, скабрезных мыслей не оставил. Пришлось его аккуратненько слить, шепнув Бродяге, что неплохо бы провести инвентаризацию минно-взрывных средств…

Сегодня нашей целью была разведка на станции. Понятно, что грозное предупреждение, которое мы обнаружили в кабинете бургомистра, к нам отношения не имело. А Фермер шибко интересовался станционными сооружениями и оборудованием. В конце концов, даже при отсутствии взрывчатки на железной дороге много чего испортить можно.

Погода была замечательная, и, пройдя пару сотен метров, я понял, что насвистываю какой-то бодрый мотивчик, на поверку оказавшийся вольной интерпретацией аббовских «Money, money, money». Музыкальная натура сказывалась. «Надо, кстати, попробовать песни нотами записывать. Чин по чину – текст, ноты, аранжировки. Тем более что ничего сочинять не надо – только вспоминать. Вопрос в одном – чем электрогитары заменить?» Для пробы вместо «АББЫ» я принялся мычать летовскую «Все наоборот» [42], заодно мысленно раскладывая мелодию на ноты. Глупо, но идея пришла мне совсем недавно, а то бы у трошинских ребят остались не только тексты, но и ноты. Тогда, правда, мне это в голову не пришло по одной простой причине: никто из партизанских музыкантов нотной грамотой не владел.