Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 1

– Так что вам приносит удовольствие?! Прогрызать душу? Вы не ответили!

– Не нам. А тем, кто пользуется краденным. Ну, у обожженных, кто подписывает, да у всех перечисленных – уже смыто! А будущее в совершенно немыслимых действиях. К примеру, если они в течение нескольких дней ничего не поедят… то есть не возьмут, не раздавят, не затащат на баррикады… так вот, если не поедят и увидят гниющую падаль – сжуют. И будут на небе от счастья! Но сначала – смывающий ливень! Ливень и есть их удовольствие! Неужели не ясно?! Им-то ладно, а вам? Нутро вынесет, и манекен – готов. Даже препарировать не надо! Нанотехнология дворца грёз! Маркс – за равенство, а эти – за удовольствия! За пополнение списка!

– Пополнение падалью? Да ведь они, в таком случае, не понимают что делают! Ведь не понимают?! Скажите?! – о чем-то догадываясь, закричала Лена. – Неужели ничего человеческого не остается?!

– Не поверите – остается, – чуть смутившись, ответил человечек и долгим взглядом посмотрел на нее.

Спасительная тишина паузой вернулась в зал, жалея Лену, будто понимая пределы и глубину терпения, на которые посягнула, оставив несчастную женщину одну. Давая возможность прийти в себя. Собраться. Чтобы, как и в жизни, с новым испытанием заявить о слабости человеческой. Громче, кратно, на всё сознание, во весь голос, стараясь в очередной раз оправдать ее, слабость, примирить с гневным осуждением мира и с надеждой, наконец-то, быть услышанной.

Но пауза потому и называется так, что проходит.

Человечек отвел взгляд и чуть опустил голову:

– Отыскать сложно, человеческое…

Нотки в голосе, тональность речи изменились, будто и в нем вопрос удивил кого-то, тронул нити, сплетения и струны, каковыми одарен каждый ступающий на землю. Которые редко слышим, еще реже отвечаем, и даже слезы принимаем за обычное, временное и знакомое. Не догадываясь, что плачем не мы, а тот, отвергнутый нами человек, который до последней секунды пути нашего стоит за спиной на коленях, с протянутыми руками, а мы бьем по ним и отталкиваем…

Однако, дорогой читатель, это удивление и «тональность» тоже всего лишь пауза. Для вас. Как и для нашей героини. Вы ведь в чем-то похожи? И тоже нуждаетесь? Ну, хотя бы в отдыхе. И хотя бы на минуту. Сходите, прошу вас, поставьте чаю.

– Отыскать сложно, – повторил мужчина.

Он уже смотрел на гостью.

– Подозреваю, есть нечто неуничтожимое – предмет моего особого интереса. Вот всё знакомое отложу, а там – что-то трепыхается. Кроме меня никому не удавалось обнаружить! – Брови дернулись вверх, голова снова гордо качнулась. – Всё дезу поставляли… мол, чист, получите. А манекен выходит с брачком-с. Теперь ждут моего заключения. Точнее, кого-то важного… и я должен не пропустить. Выловить, так сказать, среди потока поступлений. Да и профессиональный интерес, опять же… сами понимаете. Ведь знакомо? Впрочем, я только цитирую ваши наставления, странно, что не разделяете… – Голос звучал уже с нотками отчаяния.

– Какого вашего заключения… ждут? – Елена сунула платок в карман – запах исчез. – Кому оно нужно? Кто за вами?! Для чего им «особенные»? Кого не должны пропустить?! – Женщина нащупывала смысл последних слов разговора, перебирая вопросы. – И вообще… большинство людей всё устраивает. К примеру, меня. Знакомых, подруг. Для чего вы рассказываете? Куда клоните?

– Не-е… вас в расчет никогда не принимали. Да и как? Ведь слишком много – сама же говоришь.

Фамильярность уже не задела гостью.

– Вам туда, – человечек устало махнул рукой, как-то съежившись. – К этому… который первую цензуру ввел – также не понравилось. Уж два тысячелетия как с баррикад не слазят. Вам через галерею. – И грустно добавил: – подвели меня.

– Галерею? Какую?

– Еще не показывали?.. – он вздохнул. – Сбоит машина. Н-да… Видать и впрямь пора на пенсию…

Лена могла поклясться, грусть в глазах незнакомца была искренней.

– Ну, так покажут.

Человечек посмотрел на пол и задумчиво подвигал ногой.

– Всегда от оков-то железных, а сейчас всё больше от нравственных. Революционный поворот, в борьбе-то. Внедряют новую мораль! Наномодель. – Грусть в голосе была очевидной. – Прогресс. Ведь цензура, свобода слова, узники, как ее… «совести», язык ведь сломаешь – и причем здесь она?.. – только полустанки. Меж рабством физическим и оковами устоев. Надо бы сбросить. От первого-то почти избавились, а к последнему только приступили. Не прижились у нынешних заповеди – нет им хода в храм. А новая мораль исполнителей требует. Так что ковать и ковать велено – помощников-то! – Он кивнул на кучи. – Рабочий день увеличили, давай, говорят, по-стахановски! Хоть в профсоюз жалуйся. – Тяжелый вздох вырвался из груди.