Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 1

Человек в очках лишь успел произнести: – А на самом-то деле, милый Олег Евгеньевич, вы совершенно по-другому поводу здесь, – рука мужчины успела накрыть ладонь собеседника. – Уравняйте цены в столовой ленинской библиотеки с вашими, в депутатской. Больно смотреть, как люди приносит еду в пакетах и кульках, ведь на Никольской, у Кремля, стоимость бизнес-ланча в ресторане ниже, чем обед в главном книжном храме страны. Отмените чей-то пожизненный госзаказ. Очень прошу. Явите силу. «Отмен» вам ох как зачтется.

– Э-э-э-э-э!!! – Уходящий крик адресата утонул в бездне расколотого свода, куда полетели и стол, и зеленое сукно, и фиолетовый галстук, и камзол.

Шевелюра улеглась, человек наклонился, отряхиваясь от пыли, и зло бросил:

– Ты поглянь… ну как вместить троицу, куда подвесить? – Он выпрямился, глядя вслед улетевшим: – Прямо «Крестный ход» Репина – все кого-то бьют. Отец – сына инвалида, жандарм кого-то еще… Этот, очкастый – правого, тот – обоих, в Украине, как принято – евреев и друг друга… про поляков уж позабыли. А у нас, как обычно – власть. Ох, мать-Россия, мать Россия!

И покачал головой.

– Ну, а парочка-то усмешила! То же мне, ополченец-сказочник!.. вместе с цилиндром сподобились искать правды на Тавриде… Так и свои кулаки зачешутся… – человек внимательно посмотрел на них. – А может, столетняя годовщина? Четырнадцатый год все-таки… 17 марта… рановато вроде – тогда ближе к лету случилось. Да и не похоже, по Крыму-то. Ох, Лермонтов, Лермонтов! Оставил бы ты Россею в покое! Понедельник ведь… а уже самый известный выходной в истории. Хотя всегда был невезучим. Опять же мартовский. Не стучит! – человек на секунду задумался, – однако, как смотреть… для кого и верно! – Он озорно хлопнул в ладоши и потер от возбуждения руки. – А как отмечают, шельмецы! Не иначе, взаправду народное гулянье… лет двести, не видывал. Эхо-то, вона, от Стамбула до округа Колумбия долетело… и скольких посшибало на пути! Вынесло из кресел… Всё горчицей загадили! А ведь уже моё! Моё! Прошлое не причешешь!

И довольно поправил копну волос.

– Впечатано! Хм, а третий-то, по-моему, проняло… – он вгляделся в стену и пробормотал: – Однако, времена… Как буду принимать в «себя»? Что оставлю? – И почесал затылок. – Пожалуй, депутатство.

«Что было в этих страницах, – подумал г-н N, – несовершенство или неудовлетворение им?» И сразу понял: «Скорее, удовлетворение несовершенством. Что ж, торопливость тоже ищет оправдания, как и человек – любому поступку. Ведь уверенность, будто лучшая подушка – чистая совесть – заблуждение и обман».

Елена буквально вылетела на платформу и тут же остановилась – перрон был пуст. На путях слева и справа стояли два обычных поезда, но двери были закрыты, вагоны не освещены, проводники отсутствовали. Даже тишина казалась необычной – будто сгустившись над самой землей, она глушила стук каблуков по-своему – те вязли в плотной и тягучей темноте. Однако и полной назвать тишину было нельзя – какие-то звуки, похожие на свистки или скрип, перемежаясь с отголосками хора, похожего на церковный, то и дело прорывались на перрон.

Женщина оглянулась: слабо освещенный контур прозрачного полукруга здания, откуда вытолкнула ее судьба, все еще напоминал вокзал. Но турникетов уже не было. В пустоте зала, словно прощаясь, вспыхивал огонек умирающей лампы. В такт ей, поворачиваясь на штыре, поскрипывала адресная табличка, что висит на каждом доме. Ее жалобный стон и приняла за свист женщина. Знакомая, но уже пугающая надпись, из семи букв, при повороте исчезала и появлялась снова. Картина была жуткой. Елена, собрав мужество, отвернулась и, поколебавшись, пошла к правому составу. Медленно пройдя последний вагон, затем еще немного, невольная пленница в нерешительности остановилась у дверей, пытаясь увидеть хоть что-то через стекло. Вдруг состав «чахнул», дернулся. Она отпрянула и в изумлении замерла: вагоны вспыхнули разноцветными огнями, а над дверями побежала красная строка слов, из которых женщина успела выделить одно: «Колизей».

Створки с шипением разбежались, и откуда-то сверху о землю ударил голос: «Добро… пожаловать… в Колизей»!

Она выдохнула, оглянулась и сделала шаг вперед. Шипение и щелчок за спиной означали: мир остался позади.

Вагон качнуло. Двери, стены и проемы тамбура вдруг начали изгибаться от нарастающего гула, который, охватывая и унося женщину в неведомое, старался показать силу и мощь своего хозяина, на встречу с которым осмелился человек. Унося одну, без этих стен, без окон, без такого знакомого и привычного той жизни тлена и праха, бывших когда-то великим началом человеческого дерзновения; оставляя всё позади, отрывая материю от вагона и места, где стояла наша героиня… меняя предназначение строк. Стены, сопротивляясь, отчаянно застонали. От скрежета Лена зажала уши… всё затряслось. Через секунду за ней что-то лопнуло, оторвалось и завыло… начался кошмар: ручка двери напротив выскочила и, упав на пол, продолжала безумный танец вместе с гайками, битым стеклом и частями створок…