Андрей Силенгинский - Крепость Тельцов

Затем Кинжал помолчал и добавил в приступе необъяснимой откровенности:

— И их было всего восемь.

Но и эта цифра произвела на Юмилу впечатление. Глаза ее раскрылись еще шире, хотя это казалось невозможным, дыхание чуть участилось.

— Мне жаль, что тебя сегодня убьют, — сказала она с той душевной простотой, что свойственна большинству женщин и порой вгоняет в ступор большинство мужчин.

Нельзя сказать, будто эти слова оставили совершенно равнодушным Кинжала — войдя в резонанс с копошащимся на дне души страхом, они заставили сердце сбиться с привычного ритма. Но внешне он не показал этого никоим образом. Наоборот, позволил себе беззаботно хохотнуть и придал голосу веселость с легким оттенком надменности:

— Меня?! Что ты, Юмила, мы же с Глазом вот так… — Мекит вознамерился потереть указательные пальцы обеих рук друг о друга и был весьма раздосадован невозможностью проделать это — по крайней, мере на глазах девушки. — В общем, мое нынешнее положение — это что-то вроде старой доброй дружеской шутки. Вечером ты увидишь, как близки мы с Глазом.

На этот раз Юмила не улыбнулась.

— Глаз — не знаю… А вот Званцо тебя точно не любит. Сильно не любит.

Кинжал фыркнул — хотя снова кто-то невидимый сыграл отвратительную мелодию на его нервах:

— Кого волнует мнение этого недомерка?

Юмила опустила глаза и закусила нижнюю губу. Столь явные признаки волнения не укрылись от взгляда Мекита, но неуместность и несвоевременность расспросов была очевидной. Поэтому он быстро сменил тему:

— По-моему, ты собиралась помочь мне напиться…

Еще секунду или две взор девушки продолжал оставаться тревожным, но вот уже в глазах снова заплясали веселые бесенята.

— Я? Что-то я такого не припомню.

Кинжал картинно закатил глаза.

— Ах, да! Я совсем забыл. Чтобы от тебя чего-то добиться, необходимо соблюсти все формальности процедуры вежливой просьбы. Без этого ты не подашь глотка воды умирающему от жажды. Так я прошу, о прекраснейшая, снизойди с пьедестала своей божественной красоты до простого смертного, умоляющего тебя…

Юмила засмеялась, прервав его:

— Знаешь, мне нравится общаться с тобой. Ты галантен и обходителен, говоришь много комплиментов… и при этом совсем не распускаешь руки!

Продолжая смеяться, она поднесла кувшин к губам юноши. Мекит сделал несколько больших жадных глотков и лишь затем, не переставая пить, поднял глаза на девушку.

В этом положении челка уже почти не мешала увидеть ее лоб.

Мекит увидел. Глаза его начали вылезать из орбит, он резким движением подбородка оттолкнул кувшин от себя. Вода плеснула на колени Юмилы.

Шрам был тонким, бледным и почти незаметным — хотя зачастую Нерожденные специально подкрашивали свои позорные шрамы красной или лиловой краской. Но он был — длинный продольный шрам на безобразно чистом, не занятом татуировкой лбу.

Кинжал глотал ртом воздух. Выражение лица Юмилы медленно менялось, пока не дошло до каменной непроницаемости.

Плотно сжав губы, она поставила кувшин на землю, порывисто встала и пошла прочь. Походка ее была совсем не такой плавной, как несколькими минутами ранее, каждым шагом она словно старалась раздавить, растоптать охватившую ее злость.

— Постой! — крикнул Мекит.

Крикнул, прежде чем осознал, что делает. Прежде чем понял, что на самом деле желает, чтобы Юмила остановилась.

Она замерла и несколько мгновений стояла неподвижно. Затем обернулась и сказала, глядя куда-то выше головы Кинжала:

— Что? Ты хочешь еще пить? — голос ее был холоден и спокоен, но губы слегка дрожали.

— Нет… — Мекит хотел что-то сказать, но не мог подобрать слов. Это неудивительно, ведь он собирался объясниться с девушкой до того, как выяснил отношения с самим собой. — Прости меня, Юмила, — только и сказал он.

Постояв еще немного, Юмила усмехнулась, но в той усмешке не было и следа веселья или озорства. После чего девушка ушла.

Осенние вечера коротки. Вот только что, казалось, солнце стояло в зените, поливая золотым светом землю — и уже скатилось со своей гордой высоты, уже касается диском горизонта, словно солнцу, как и простым смертным, спуск с горы дается гораздо легче подъема.

Для Кинжала время пролетело и вовсе незаметно. Он пребывал в преотвратительнейшем расположении духа и сам не мог как следует понять почему. Он хотел бы видеть причину в том, что, находясь в неведении, вел любезную беседу с Нерожденной. Теперь же, когда постыдная тайна раскрылась, ему как всякому порядочному человеку неприятно об этом вспоминать.