Игорь Николаев - Символ Веры

Боскэ вздохнул и посмотрел на негра Бангу. Тот скрутился под своей шинелью и чем-то едва заметно гремел внутри. Монах знал, чем именно, и слабо усмехнулся. Как будто почуяв сторонний взгляд, африканец сверкнул глазом через прореху в шинели и незаметно подмигнул Боскэ. Робко и очень слабо, как будто опасаясь оскорбления или даже затрещины.

Боскэ улыбнулся в ответ, так же тихонько, лишь для одного человека. Негр благодарно кивнул и ушел глубже под шинель, как погружающаяся субмарина. Гильермо знал, что там, в пыльной и тесной пещерке из старого сукна, Банга перебирает свои «сокровища». Эти сокровища Боскэ случайно увидел в самом начале морского путешествия. Африканец-аскари привык скрываться от привычных компаньонов, но не от странного и кажется доброго (по крайней мере, не злобного) белого.

За рваной подкладкой шинели Банга хранил старую жестяную коробочку, рисунок на которой давно стерся, исчез под сотнями царапин. В эту коробку негр складывал разные безделушки, скорее даже мусор. Крошечные обмылки ароматического мыла. Недокуренная сигара с роскошным обрезом золоченой бумаги. Обрывок оксирановой цепочки. Сломанная спиральная пружинка от игрушки. Измятая открытка-»марка» из тех, что наклеивают на письмо или совсем дешевую картонку «одноразовку». И прочее в том же духе. Когда аскари был уверен, что его никто не потревожит, он втихую открывал коробочку, извлекал содержимое по одному предмету и долго крутил мусорные вещицы в длинных, болезненно худых пальцах без половины ногтей.

Гильермо изначально хотел спросить, что значат все эти вещи для попутчика, но передумал. Во-первых, не был уверен, что его поймут - Банга знал все основные европейские языки, но каждый в пределах полусотни слов, основные команды и денежные единицы, больше ничего. Во-вторых ... сложно сказать. Просто Гильермо чувствовал, что для нищего и презираемого наемника в старой жестянке сокрыта целая вселенная. Может быть прошлое, настолько ценное, что его хотелось сохранить, уберечь. Может мечты о будущем, новой, чуть более привольной и счастливой жизни. Целый мир, который словно крылья бабочки, может смять и уничтожить одно неловкое прикосновение.

Так или иначе, Боскэ ничего не спрашивал и сделал вид, что вообще ничего не заметил. За это он, кажется. удостоился молчаливой благодарности. Толку от нее не было, однако на душе как-то потеплело. Жаль, что только на душе, немного согреться тоже не помешало бы.

Наверху завопил судовой колокол или как там называлась штука, которая звенела и орала, словно черти-барабанщики в аду. За переборками залязгало, загремело, как будто железная цепь скользила по храповику. Завозились разбуженные пассажиры, которые выглядели близнецами членов хольговой ганзы. Такие же уставшие, грязные, болезненно осунувшиеся. Утихла сатанинская машинка, и вслед за ней снова успокаивались люди, набитые в трюм.

Саднила голова, бритая налысо скверно заточенной бритвой. Хольг рассудил, что физиономия Боскэ слишком запоминающаяся, а у пулеметчика со странным прозвищем «Кот» нашлись и ножницы, и бритва. Гильермо наконец-то переодели, подобрав одежду условно по росту и размеру. Очень условно, потому что для своего роста в сто восемьдесят сантиметров Боскэ оказался слишком худым. Хотя просаленная и мешковатая одежда оказалась по-своему удобна, в нее можно было плотнее закутаться. Один ботинок казался относительно приемлемым, второй же был подвязан веревочкой, демонстрируя оскал отклеивающейся подошвы. На переносицу водрузили старое фальшивое пенсне, у которого одна нулевая линза треснула, а вторая вообще отсутствовала. После всех этих манипуляций миру предстал немолодой тип крайне подозрительной наружности, к тому же с основательно битой физиономией - синяки от ударов Хольга лишь набирали синеву и не желали сходить.

Фюрер был доволен - теперь Боскэ можно было принять за мелкого жулика «на доверии», не слишком удачливого шулера, брачного афериста, который не гнушается дутым золотом и даже медью с колечек сельских вдов. Или за фабричного рабочего средней квалификации, которого выгнали по состоянию здоровья. Так или иначе, самое главное - Боскэ больше не походил на прежнего Гильермо.

Монах привыкал к новой личности и радовался, что Господь явил ему хоть одну крошечную милость (помимо чудесного спасения числом уже дважды) - как выяснилось, Гильермо совершенно не страдал морской болезнью. Впрочем, чудесное избавление не коснулось иных телесных потребностей, кои настоятельно потребовали уделить им внимание.