Максим Далин - Запах разума

А Лангри тронул меня за щёку. Оставил след запаха, тонкого-тонкого. Почти одного тепла — я не сообразил, что он имеет в виду.

— Это что? — говорю. — Вот тут — не понимаю?

И тогда он опять — раздельно. Железо — нож. И вдруг — тоже железный, густой, тяжёлый запах, тошный. Я сперва подумал — что за хрень? — и вдруг дошло.

Кровь.

— Нет, нет, — говорю. — Хен. Так нельзя. Нет.

Лангри посмотрел мне прямо в лицо, внимательно. Испытывающе. И убрал запах крови, медленно, как гаснет свет в кино — мне показалось, что какой-то следок его в воздухе остался.

— Ты ему не веришь, — говорю. — До конца поверить и мне не можешь. Ну, что… ты прав. Он слегка чокнутый. А мы — люди. Иногда и сами не понимаем, что выкинем в следующий момент. Но, ты знаешь… я очень постараюсь, чтобы ничего плохого не случилось. Честное слово.

Тогда Лангри чуть-чуть усмехнулся. Кажется, он, как наши мужики, меня не очень принимал всерьёз. Ну да, занятые люди, а я у них гирей на ногах висю. Или вишу.

— Дзон, — говорит. — Дзениз, чен-ге…

И пошёл вниз. «Дзон» сказал, позвал — и я тоже стал спускаться. Я решил, что постараюсь всё понять, я нашим буду переводчиком, если надо, и для лицин тоже буду. Ведь правда же, надо, чтобы хоть кто-то из наших понимал, что происходит. И как тут всё устроено, кстати.

Мы спустились в прихожую — и тут вдруг в неё с улицы вошёл парень в дождевике. То есть, мне показалось, что парень, потому что девушки у их народа гораздо мельче, а он был довольно крупный. А может, дело в запахе… в общем, создавалось впечатление, что мужчина.

Ручаюсь, я его ещё не видел — и на обеде его не было. Он был очень уж приметный — полосатый, как бродячий кот: по серому шли чёрные фигурные полоски, чёрная чёлка торчала из-под капюшона. И одет почти что по-человечески: дождевик-распашонка, с рукавами, с капюшоном, из серебристой непромокаемой ткани — вода по ней скатывалась каплями — и серебристые высокие сапоги… ну, да, штаны лицин не носят. Поэтому дождевик ниже бёдер, а дальше просто ноги.

Он скинул капюшон, встряхнулся, как пёс — и увидел меня. Или учуял. Поразился так, что замер на месте, только нос раздувался — люди смотрят во все глаза, а лицин нюхают во все ноздри.

И спросил, вслух. А Лангри ответил словами кратко, но целой волной запахов. Я не успевал следить — как за быстрой речью на чужом языке не успеваешь следить — но кое-что понял.

Лангри иногда передавал запах, чуть не сказал, дословно. Нас — как мы пахли на самом деле. Обед — тоже так, как он в действительности пахнул. Но ещё, как я думаю, там были и всякие абстрактные вещи, этакие комментарии, примечания — и это мне уже было не расшифровать.

Я себя чувствовал, будто учил их язык по книжке с картинками. Простые конкретные вещи понимаю, а посложнее — шиш.

Яблоко можно нарисовать. Кошку — можно. А вот доброту или тревогу — попробуй!

Но, с другой стороны… я ведь понимал, что Лангри взвинчен и тревожится. И я понимал именно потому, что запахи он выдавал тревожные и недобрые — в смысле, вызывающие такие ощущения. А с третьей стороны, может, мне и казалось. Люди иногда додумывают.

Новый снял дождевик, остался в плетёной сетке, плотнее, чем у девушек, но всё равно сквозной; дождевик повесил на стену, на сучок, как на вешалку. Ага, он был мужчина. А тяжело привыкнуть, вообще говоря, к тому, что вокруг все ходят… не то что нагишом, нет. Лицин в нашем смысле вообще не могут нагишом — они же шерстяные. Просто штаны не носят.

И причиндалы странно выглядят. В таком шерстяном чехле, как у псов. Но всё равно.

Зачем же им одежда вообще, если она ничего не закрывает?

А полосатый подошёл и нюхнул меня в нос. Коротко, вообще ни о чём — так спрашивают на бегу «Как дела?», а ответ не слушают. Его не интересовал мой запах — ему Лангри всё популярно объяснил.

— Ген-дол, — говорит. — Дзениз, ген золминг.

Я несколько секунд тупил, пока Лангри не помог: хмыкнул — «Золминг, Золминг» — и ткнул в грудь полосатому пальцем. И в себя: «Лангри, ген-дол». Ага.

А Золминг слушал и… вроде, ему обязательно надо было что-то сделать, но хотелось дослушать. И они с Лангри пошли к лестнице, Лангри ещё кивнул мне — «дзон» — и по дороге разговаривали запахами и словами. Обо мне, потому что «Дзениз» и «люди», и ещё о чём-то, чего я никак не мог понять.

Вернее всего, что тоже обо мне. В смысле — обо всех нас.

И я решил, что Лангри как-то вызвал этого парня из другого места. Может, оторвал от дела. Но позвал, чтобы помочь что-то с нами решить.