Или вот ещё:
— Беатрисси только тихо постанывала, дыша ртом сквозь щелку между губами.
И такие дуры лезут, подобно тараканам, из-под каждой половицы! Ещё два-три десятка лет тому назад они пачкали друг дружке своими каракулями семейные альбомы, и были счастливы, а сейчас им мировое признание подавай, на меньшее не согласны!
Известная тысячам читателей как автор остросюжетных детективов дама криво ухмыляется. Для того чтобы пристроить свои опусы хоть в третьеразрядную газетёнку или альманах эти дуры готовы спать со всей типографией разом, от мальчишки-подсобника до старого жирного корректора, из кармана засаленного жилета которого вечно торчит треснувшая ручка лупы, без которой старый хрен в распечатке «резервуар» от «презерватива» не может различить даже на ощупь!
Спросите, откуда эта дама так хорошо знает сей вопрос в деталях и подробностях? Не ваше свинячье дело, знает, и всё тут!
Кстати, чем не тема для очередного романа?
Усталые пальцы ударили по клавишам, метнулась каретка, по бумаге побежала строка, набранная чётким, хоть и несколько неровным шрифтом:
« Кларисса вновь оглядела стоящего перед ней подростка. Щуплый, нескладный, как шестимесячный щенок пойнтера, тот глядел на неё наивными голубыми глазами, и куртизанка всем телом ощутила изливающийся на неё поток любви.
— А ведь если его отмыть, он будет смотреться очень даже неплохо! – сказала она себе и подошла к посыльному намного ближе, чем позволяли приличия…».
Чуден Гудзон при тихой погоде! Тёмные воды легко плещут о борт роскошного прогулочного катера, мошкара вьётся в свете палубных фонарей, бьётся о толстые стёкла ярко освещённых иллюминаторов. Неразличимой громадой нависает над водой статуя Свободы. Природа просто говорит человеку:
— Отрекись от мирской суеты, воспари душой в горние выси, очисти помыслы свои и начинай с этого мига вести жизнь светлую, спокойную и счастливую.
Но люди не склонны слушать всякую чепуху, у них есть дела поважнее.
— Мадам, таки сидите спокойно, иначе раствор не схватится как следует, и нам придётся начинать сначала!
— Ты, шейгец, думаешь, шо я буду за это расстраиваться?
Старательно поливающий стоящие в жестяном тазике ступни пожилой дамы густым цементным тестом труженик на миг отрывается от процесса, и нежно произносит:
— Если вы думаете за цемент, шо он не стоит денег, так вы ошибаетесь. И мне, мадам, перед второй попыткой придётся перебить ноги вам и вашему шлимазлу Изе тем самым хаммером, который лежит между вас, шоб вы были здоровы.
Мадам расстроенно машет рукой:
— Боря, не переживайте меня, слышать об нём не хочу. Этот засранец с самого начала лежал поперёк своей мамы, и до самого конца не повернулся.
— Сочувствую, мадам! — кивает ей Боря, — теперь полчасика переждём, и можно прощаться.
Айзек, стоя в своём тазу, сохраняет вид гордый и оскорблённый, что нелегко, имея вместо лица одну сплошную гематому, ну, вы меня понимаете. Изя с детства был послушным мальчиком, поэтому он не говорит, что у такой мамочки как не ложись, один чёрт будешь поперёк. Да и хотел бы, так не может — челюсть-то сломана в семи местах. Не до разговоров.
Боря пробует прочность раствора в тазике Изиной мамы, остаётся доволен результатом, и поворачивается к надстройке:
— Мине думается, шо если вам хочется драматических эффектов, можно начинать говорить речь.
В надстройке распахивается дверь, жёлтый электрический свет на какое-то время освещает силуэты на корме катера. Потом свет гаснет, мягко щёлкает язычок замка, и на корму проходит тучный невысокий господин с зажжённой сигарой в углу рта.
— Айзек, Он видит — вы меня вынудили. Мадам, я не хотел, но мне нельзя оказаться человеком, который не держит своё слово. Я обещал вам плавание в Россию, Айзек, но если и в этот раз вы умудрились бы провалить дело, мерять Гудзон пришлось бы мне самому, а матушка разрешает мне плавать только в бассейне. Прощайте навсегда. Айзек, если ты встретишь там, куда направляешься, парней с броненосца, который первым не доплыл до Петропавловска, извинись перед ними, ты же культурный человек.
Господин затягивается сигарой, разгоревшийся огонёк освещает его доброе, домашнее лицо. Полюбовавшись раскалённым табачным пеплом, Дэвид машет рукой в сторону огней Нью-Йорка:
— Опускайте.
Когда её переправляют за борт, мадам пытается дергаться и что-то мычит, но из-за кляпа во рту разобрать последнее желание отбывающей не удаётся. Айзек ничем кроме сильного всплеска своё отправление не прокомментировал.
Читать дальше