Николай Инодин - Замочить Того, стирать без отжима [СИ]

Отвыкшие за лето и осень от экстрима ноги снова разъехались на тротуарной плитке, покрытой слоем мокрой наледи. Колено левой ноги прострелила резкая боль, к счастью, пока кратковременная. Густой московский воздух помог удержать равновесие, послужил опорой, оставив взамен приступ кашля.

— Старею, — констатировал очевидное Николай, пробираясь сквозь стремительную толпу московских пешеходов.

Выезд в белокаменную был внезапным и скоротечным. Приехал, прочесал три выставочных зала в одном из павильонов ВВЦ. Проходя мимо памятнику покорителям космоса, привычно помянул не Гагарина, а Фрейда — гримаса постсоветского информационного поля. Острое впечатление за день только одно: резкий контраст между звучащей на территории ВВЦ музыкой, повторяющей репертуар радиоточек пионерского детства, и монголоидная внешность большинства обслуживающего персонала. Многочисленные обладатели черт кавказского типа в Москве давно не смущают взгляд даже редко бывающего здесь минчанина.

До посадки на поезд остаётся больше пяти часов, под ложечкой посасывает…. Продолжать надо?

Подойдя к участку проезжей части, на котором под слоем липкой грязи угадывались остатки пешеходной «зебры», Николай устало посмотрел налево. Потом спохватился – не дома, взглянул направо. Машин не было, но прежде чем ступить на когда-то белую "зебру", Коля еще раз покрутил головой. На московских перекрёстках пешеходов давили охотно, пытались ликвидировать их как класс. Торопливо пересекая неширокую улочку, Николай краем глаза заметил, как с отчетливым треском разгорается только что включенная реклама.

— Захады, дарагой, — с ярко выраженным псевдокавказким акцентом приглашающе мигнули неоновые трубки. Просто как привет из детства.

— Зайду, зайду, — проворчал белорус. От домашнего жаркого его отделяют семь сотен километров с небольшим хвостиком.

Лестница заведения деревянная и скрипучая, но, в отличие от достопамятных пивных "стекляшек", ведёт вверх, даже на второй этаж. Обстановка почти домашняя, вернее, как в юности. Стойкий аромат сигарет, пива и воблы... Нестройный гул задушевных (а как же иначе?) мужских разговоров, сливающийся в рокот прибоя, и незыблемая, как скала, стойка, за которой высится, хотя правильнее сказать — ширится хозяин заведения.

— Ширится — не ширяется. Нда, не Ред Буль паб, конечно, но для разбега сойдёт, — решил Николай.

Чёрные, как душа фининспектора, глаза навыкате, мазнули по вошедшему, мгновенно подсчитали планируемые расходы клиента и сверкнули радостно.

— Захады, пиво свежее, раков сегодня нет, но вобла на любой вкус, да.

— Угорь копчёный есть? — скромно спросил командированный.

— Вах, дарагой! — восхищенно завопил кабатчик, — Канэшна, нэт! Здесь тебе не какой-сякой паб, здесь наш, русский дух! Нюхай, да? Здесь Русью пахнет!! — и он широким жестом обвёл столь ностальгическое пространство.

— Вобла! Натуральная!! Да! Сам бы ловил и сушил, да дела загрызли!

— Тогда два светлых, порцию орешков и... — Николай взвесил все за и против, — Давай свою воблу.

— Канэчна, всё как себе, — в речи хозяина вновь появился акцент, — Эх, дарагой, зря ты вчера мимо шёл, да. Какие раки были... Ра квия… Большие! И всего по пять, – хитро улыбнулся кабатчик, — И завтра будут, да. И завтра прыходи, и сейчас садысь, пей-гуляй, гостем будешь.

Привычно удерживая орешки, два пива (хорошо, что кружки, хоть и пластиковые), зажав твердую, как древесно-стружечная плита, воблу мизинцем и безымянным пальцами левой руки, Николай двинулся вглубь зала, внимательно оглядывая сидящие компании в поисках свободного места. Подсаживаться к группе некогда трезвых работяг не захотелось.

Люди, конечно, как люди, но гора рваных ошмётков рыбьих шкурок и уходящие в табачный дым ряды опустошенных кружек к интеллигентной беседе не располагают, а ведь беседа сия есть непременный спутник вдумчивого потребления пива, кое в данном случае выступает не как обычный продукт пивоварен, а является предлогом.

В самой глубине зальчика, там, где клубы табачного дыма плавно переходят в коричневую стену, Николай вдруг увидел почти свободный столик, за которым в одиночестве сидел грустный товарищ в кожаной куртке и мрачно тушил сигарету в полупустой кружке. Этим сложным делом он занимался серьезно и обстоятельно. Слегка окунув еле тлеющий кончик сигареты в пену и дождавшись начала шипения, он быстро выдергивал сигарету и, глубоко затягиваясь, раскуривал её снова. Через пару затяжек процедура повторялась.