Олег Якубов - Михайлов или Михась?

— Да, но я видел протоколы допросов на бланке.

— Сколько раз вы приезжали в Женеву?

— Два раза.

— Значит, вы возвращались в Москву и спокойно могли взять все необходимые документы, чтобы не быть голословным. Почему вы этого не сделали?

— Мой начальник мне сказал, что он опасается пропажи документов в пути. Он также боялся, что по дороге меня могут перехватить солнцевские, и тогда вся информация исчезнет. Поэтому мой отъезд происходил в обстановке тайны и о нем мало кто знал.

— Господин Михайлов, — обратилась к Сергею судья, — ваши вопросы действительно важны, но уже два часа ночи, всем надо отдохнуть. Как вы отнесетесь к тому, если мы перенесем окончание допроса свидетеля на 9 часов утра завтрашнего, нет, уже сегодняшнего дня?

— Собственно, я уже почти исчерпал свои вопросы, госпожа президент.

— Вот и прекрасно. Заседание прекращается до 9 часов утра, — провозгласила мадам председательствующая и без промедления покинула зал.

Патриархальная Женева уже погасила огни. В этом городе улицы становятся пустынными уже в девять вечера. Как шутят сами швейцарцы, женевцы расходятся по домам так рано, чтобы успеть посчитать, сколько накоплено франков на строительство домика — вожделенной мечты каждого добропорядочного горожанина. Мы с Андреем отправились в гостиницу пешком. Шли не торопясь, хотя с озера дул довольно злой ветер. Но после стольких часов, проведенных в зале, хотелось хоть немного пройтись. К тому же мне не-обходимо было услышать от Андрея хоть какие-нибудь закулисные подробности. Но Андрей, видно, слишком устал, чтобы активно поддерживать разговор. Я видел, что сегодня ему пришлось переводить слишком много.

— Ты же все видел, — пробурчал Хазов. — Упоров, по сути, расписался в том, что он, не имея на то никакого права, согласился быть свидетелем. Ему, видно, пообещали в Швейцарии безбедную жизнь, если он припомнит какие-нибудь подробности о том, что Михайлов возглавляет криминальную группировку. Зачем милицейскому майору Москва с ее ежедневным риском, выстрелами и маленькой зарплатой, когда появилась реальная перспектива запросто устроиться в спокойной Швейцарии. Но Сергей-то каков! — несколько оживился Хазов. — Бьет не в бровь, а в глаз, каждый вопрос — в «десятку». Думаю, завтра с Упоровым уже говорить будет не о чем.

Женева, площадь Бург де Фур, 1, 2 декабря 1998 года. Утро — день.

Хазов оказался прав, как говорится, на все сто процентов. Едва началось утреннее заседание суда и Антуанетта Сталдер поинтересовалась у Cергея Михайлова, намерен ли он продолжать свои вопросы, раздался голос из телевизионных динамиков.

— Госпожа президент суда, господа присяжные, господин прокурор! Я хочу сделать заявление, — говорил Николай Упоров. — Я прошу обратить особое внимание на то, что не прибегал к формулировкам типа «я утверждаю». Напротив, чаще всего я говорил «по моему мнению», «мне так кажется», «на основании переданной мне информации». Я, конечно, допускаю мысль, что не всегда переданная мне информация была точной и правдивой. Могли произойти ошибки, не-доразумения, за которые я не могу нести ответственности.

— Господин Упоров, я уже вчера сказал, что эти ваши ошибки и недоразумения привели к тому, что я два года провел в тюрьме, — возразил Михайлов. — Но сейчас я хотел бы задать вам еще буквально несколько вопросов.

Вроде ничего в зале не изменилось. Судья, присяжные, прокурор и адвокаты — все были на своих местах. Все так же мерцали экраны телемониторов, и Михайлов задавал вопросы свидетелю все таким же размеренным тоном. Но вот только свидетеля словно подменили. Даже голос его стал другим. Еще вчера Николай Упоров отвечал на вопросы уверенно, иногда позволял себе быть чуточку насмешливым, самую малость, чтобы не выглядеть развязным, но все же позволял. Сегодня в его голосе зазвучали какие-то новые интонации. Да он просто боится, подумалось мне. Боится, что предупре-ждение адвоката о наказании по статье за лжесвидетельство — это не простая угроза. Вариант с призывом верить на слово не прошел. Прокурор его попросту сдал, сдал без боя. Что, собственно, спросил Кроше? Уверен ли он, Упоров, в существовании «Солнцевской» группировки. Ну и толку-то в том, что ответ прозвучал утвердительно. Наоборот, только хуже получилось, потому что сначала судья, потом адвокаты, а под конец уже и сам Михайлов так вцепились в отсутствие документов, что и ребенку стало ясно: его ответы мало того, что гроша ломаного не стоят, еще и грозят тюрьмой за лжесвидетельство. И Упоров сменил тактику. Признав, по сути, что ни на одном своем предыдущем показании не настаивает, он тем самым ограждал себя от ответственности за ложные показания. Главный свидетель обвинения превратился, сам того не желая, в главного свидетеля защиты, показав всем, что никаких доказательств вины Михайлова у него нет. И когда судья объявила о том, что допрос Упорова закончен, через скамью перегнулся бельгийский адвокат Ксавье Манье и крепко пожал руку своему подзащитному.