Леонид Зайцев - Вестник смерти

В этот самый момент моё обоняние ощутило запах, который я никогда ни с чём не спутаю – запах свежепролитой человеческой крови. Я находился от места убийства с подветренной стороны, и поэтому не был обнаружен сам. Запах был очень слабым, и никакого крика или шороха я не слышал, а значит, место находилось на довольно большом расстоянии от моего пункта наблюдения. Убийца не был лесным хищником. Только человек умеет убивать бесшумно. На стенах, по-прежнему, царило спокойствие. Зарядив арбалет, я быстро, но осторожно двинулся на запах. Хотя, если произошло то, что я предполагал, он мне не понадобится.

Едва уловимый обонянием след вёл меня не вглубь леса, а вдоль подножия холма, вдоль стен Замка, и уводил всё дальше и дальше от ворот. Я не думал, что это может быть засада – люди не додумались бы до такого способа, а вестник смерти никогда не стремится встать на пути у своего собрата, если этого можно избежать, но был готов ко всему. Но только не к тому, что услышал метров за сто до цели. Моего слуха достигли приглушённые всхлипывания ребёнка, и ветер доносил их явно с места недавнего убийства. А значит, либо я ошибался, и вестник тут ни при чём, либо он ещё не завершил своё дело.

Я замер и прислушался, но так и не обнаружил ничьего иного присутствия ни впереди, ни вокруг, кроме ребёнка, всхлипывающего на фоне обычных звуков ночного леса. Быстро заскользив на звук и запах, я через несколько секунд оказался в непосредственной близости от места недавней трагедии. Скрываемый от чужих глаз плотной ночной мглой, сам я видел всё.

В невысокой траве лежало тело женщины, в залитом кровью светло-голубом платье и белом фартуке. С такого расстояния я не мог определить нанесённую ей рану, но вполне мог утверждать то, что она мертва. Над женщиной скорчился мальчик лет четырнадцати. Его рубаха из домотканого полотна вся была в кровяных пятнах, как и холщёвые штаны. Окровавленными руками он изо всех сил зажимал сам себе рот, но рыдания прорывались сквозь его пальцы теми самыми приглушенными всхлипами. Мальчик не был ранен – он просто перемазался в крови убитой. Но я ни секунды не сомневался в том, что он её не убивал. Судя по отдельным прорывавшимся сквозь заглушаемые рыдания словам, мальчишка оплакивал свою мать.

К чему сквозь битвы за рынки сбыта и источники ресурсов, презирая честную конкуренцию, стремится любой бизнесмен? Особенно, когда он уже не простой хозяин пары фирм или заводов, а существо высшего порядка – магнат, владеющий капиталом, позволяющим ему сажать на престол и свергать королей, возводить на политический Олимп и низвергать президентов, кроить по собственному усмотрению границы? Он стремится к богу всякого бизнеса – к монополии! А наш хозяин, кроме всего вышеперечисленного, был ещё и прогрессирующим параноиком. Но это нас до поры не касалось. Ведь нам исправно и хорошо платили, мы также исправно охраняли своего благодетеля, попутно выполняя его мелкие поручения, связанные с физическим устранением некоторых конкурентов шефа. Для нас это не представляло сложности, а судьбы и жизни людей нас никогда не волновали, ибо это был не наш мир.

Всё было хорошо – для нас, разумеется. Пока однажды, или, как принято говорить у землян: одним прекрасным днём, больной разум хозяина не решил распространить свою монополию и на нас – вестников смерти

.

Что-то у меня в мозгу пока не складывалась картина произошедшего. Кому надо убивать женщину у самой стены Замка, но оставлять в живых её сына? Вестник убил бы и его. А если это не вестник смерти, то кто ещё так бесшумно сделал своё дело и так же бесшумно исчез, что даже мой тончайший слух не уловил его движения? Такое в этом мире по силам только одному из моих собратьев. А тогда мы снова возвращаемся к началу: почему жив сын?

Мне отчего-то совсем не хотелось убивать мальчишку. Я мог бы уйти незамеченным и продолжить своё дело каким-нибудь иным путём. Вот только больше информации мне сейчас получить было не у кого, а времени оставалось всё меньше и меньше. И я намеренно хрустнул веткой. Мальчик замер, но не закричал. Этого я и добивался, предупредив его звуком, а не до смерти напугав внезапным бесшумным появлением.

– Это друг, – тихо прошептал я, – не пугайся.

Паренёк повернул голову в мою сторону. Он не мог видеть меня, но хорошо слышал, и замер в том пограничном состоянии, с одной стороны которого дикий вопль ужаса, но с другой, пусть и пугливое, любопытство.