Татьяна Дмитренко - Живая душа. Книга 1

Я плетусь по коридору к своей двери и неожиданно упираюсь лбом в стену. Тьфу ты, холера! Прошла весь коридор насквозь... И где тут моя дверь? Вот же чёрт, не помню! Если лицом к лестнице, то она слева, но какая именно? До рассвета ещё часа два, не меньше, придётся сидеть на ступенях лестницы, дожидаясь пока господа путешествующие не проснутся. А что делать, если мозгов не хватило запомнить, где именно поселили немолодую тётку с девчонкой.

Я сидела на первой ступеньке в самом низу, слушая ночь.

... Скрипнула дверь наверху, нетвёрдые шаги удалились вглубь второго этажа, где-то там есть ещё один коридорчик, ведущий неведомо куда.

... Шевельнулась занавеска на ближнем окне слева. Потянуло по ногам сквознячком, холодновато становится, осень потихоньку вымораживает новое утро. В таверне господина Йарина я бы уже тряслась от холода под дырявым плащом в тщетных попытках согреться. Бывало и такое. Даже украденные с чужого воза толстые мешки не спасали от пронзительных сквозняков.

... Лениво забрехала вдалеке собака, так же лениво откликнулись ещё две псины, потом ещё... и смолкли.

... Противно заскрипела жестяная вывеска над крыльцом постоялого двора, ветром её качнуло, что ли?

... Слева в дальнем углу чем-то зашуршали мыши.

... Под осторожными шагами поскрипывает пол, шаги приближаются, я ныряю под лестницу, стараясь ступать неслышно. Тяжёлые мужские шаги, кто-то спускается на первый этаж. Этот 'кто-то' не прячется и не крадётся, он просто старается не наступать на скрипучие половицы. Значит, свой, из семьи хозяина или работник. Точно, шаги удаляются по направлению к кухне. Невнятный говор, мужской баритон звучит добродушно, пойти хлеба попросить, что ли?

Мужик стоит в проёме двери, загораживая громоздкой фигурой кухонный отнорок. А если его тихонько подёргать за рукав? Мужик шарахается в сторону с невнятным ругательством, и я предстаю перед пекарями в полной красе. Пекари тоже шарахаются, их трое, две старухи и нестарый ещё дядечка.

- Что вам угодно, госпожа?

- А можно мне кусочек хлеба?

Самая старая из женщин окидывает меня жалостливым взглядом, и я знаю, о чём она думает, не кормят девочку совсем, святые покровители, господа вечности, помогите! Это ж как над дитём издеваться надобно, чтобы оно насквозь светилось и хлеба среди ночи просило!

Старуха покачала головой, поманила меня поближе к столу, выставила на выскобленную столешницу кружку молока и щедрой рукой отрезала ломоть ржаного хлеба.

Вторая кухонная тётка только хмыкнула, покосилась и вышла вон в сопровождении третьего пекаря, а мужик, ожидаемо оказавшийся истопником, присел рядом со мной:

- Жена, может нальёшь госпоже и похлёбки?

- Не надо, мне хватит. И я не госпожа. Меня Экрима зовут.

- Да какое там хватит, деточка? Кто ж тебя голодом морил? Одни кости, да кожа поверх костей, святые покровители!

Старуха присела на краешек скамьи. Она и её муж молча смотрят как я уплетаю горбушку умопомрачительной вкусноты! Я смакую каждый кусочек, наслаждаясь знакомым запахом свежего хлеба и заедаю его собственными слезами. Очень некстати сработала ассоциативная память. Было ведь время, когда мы с внуком оставались одни, отправив его продвинутых родителей в отпуск. Я и Ванька уезжали в деревню к моей подруге и, бывало, завтракали свежайшей бородинской черняшкой и молоком от коровы бабы Шуры, а вовсе не полезной кашей 'Пять злаков'.

Старуха гладит меня по плечу морщинистой рукой:

- Не печалься, детка.

Да уж, печалься, не печалься, а толку не будет.

- Спасибо, - говорю я этой старой женщине, - спасибо вам, матушка.

Она машет рукой, я слегка кланяюсь и выхожу вон, поманив за собой её мужа. За дверью я заговорщицки оглядываюсь по сторонам, беру его руку и зажимаю в ней серебряный рэй.

Он недоверчиво смотрит на большую серебрушку в мозолистой ладони, это твоей дочери, мужик, если она у тебя есть. Или внучке. Пусть будет ей в приданое, деньги мне больше не понадобятся. Я понятия не имею, куда меня везут, так зачем серебру пропадать, пусть люди порадуются.

- Никому ни слова, - веско роняю я.

И мужик склоняет седую голову, а я обнимаю его за шею.

- Это твоим дочкам или внучкам, отец. Пусть девочки будут счастливы.

Резко оборачиваюсь в сторону общего зала и иду прочь, почти ничего не видя из-за слез.

***

У лестницы меня останавливает охранник в чёрном:

- Где ты бродишь, девка? Господин ждёт!

Свитских людей господина мага в лицо пока не знаю, что и не удивительно, поднять взор выше пояса я не могу, не дозволено. Пока мой статус не объявлен во всеуслышание господином магом, мне разрешено обозревать только чресла прочих господ и иже с ними.