Кирилл Ситников - Керины сказки

…Позже, уже дома, среди срача в виде упавшего торшера и покосившейся картины, они лежали на том же диване, и Гуськов смотрел на её спину, и слушал её мерное лешее дыхание.

– Свет.

– М.

– Это…

– М?

– Переезжай ко мне?

– Ни за что и никогда.

Гуськов почувствовал, что уменьшился в размере раз в пятнадцать. Он не видел, что лешая улыбается.

– Да шучу я. Давай перееду.

Гуськов внутренне станцевал зажигательный хип-хоп, а потом задумался. Как к этому отнесётся Изька? Она и так барышня непредсказуемая. Эти её постоянные побеги… Нет, конечно, всё скрашивала завсегдашняя обратная дорога в компании со Светкой, с весёлым обоюдным обжираловом, игрой в карты, теликом и разговорами по душам. Это их сближало, сближало, и вот к чему…

Гуськов схватил пачку «Астры» и стремительно вышел во двор.

– Ну ты, манипулятор бревенчатый! – тихо зазмеил он, обращаясь к Избушке. – Значит, вот для этого были побеги все, да?! Мелкая сводница! А ну признавайся!

Изька быстро закрыла и открыла ставни.

– Ты мне не подмигивай! Подмигивает она! Где только набралась ***…херни этой! Давненько я тебя не порол! Ща вот докурю, как сниму ремень…

Гуськов папиросу докурил, но ремень не снял. Вместо этого он вернулся в дом и… скажем так, продолжил вместе со Светой наводить срач. А Изька заснула под мерный скрип дивана внутри и храп Верного Сортира снаружи. Заснула с чувством выполненного долга. Она таки добилась своего. Скоро она будет напитываться новыми запахами – раскалённого утюга, яблочного парфюма, ментоловых сигарет, хорошего кофе, плохого настроения, ссор и примирений, подоконниковых цветов и занавесочной пыли, искренней любви и наигранной ненависти, утреннего «прости меня» и ночного «давай пожрём картошки»… Короче всем тем, что и составит стойкий, невыветриваемый аромат тепла и уюта. Аромата, которым очень любят напитываться дома. Даже самые маленькие.

Чтобы жить вечно.

Утро у Петуховой не задалось. Сначала она обнаружила на голове седой волос. Уже восьмой за этот год. Значит, скорее всего, это не случайность, как было с первого по седьмой. Или тоже занести его в «случайность»? В «стресс» там или «авитаминоз»? … Лучше в «авитаминоз», рассудила хитрая Петухова – сейчас как раз ноябрь – и успокоилась до следующего волоса.

Потом подгорел омлетик. Симпатичный такой, с помидорками черри и натёртым сыром. Очень вкусный и совершенно невредный, как и любая еда после развода.

А ещё закончился хлеб. Кисловатый такой, с тмином и семечками. Как всегда, когда он так нужен. Когда не нужен, его всюду по квартире завались, не знаешь, куда деть. Лежит себе везде, черствеет и цветёт. А в край понадобится – как ветром сдуло. Прям как бывший. Только пара крошек в пакете.

Петухова тихонько матернулась, обновила пластыри на пятках, вмяла себя в замшевые сапоги (матернувшись погромче) и застегнула их при помощи плоскогубцев и мата на весь дом.

Выйдя в ноябрьскую хлюпь, Петухова устремила своё клетчатое пальто в сторону гастронома. Идя вдоль заводского забора, она засмотрелась на свежее граффити интимно-антифашистского характера. К несчастью Петуховой, водитель небольшого автокрана Давыдько тоже засмотрелся на граффити. И результатом обоюдного невнимания стала встреча головы Петуховой с автокрановой стрелой. Сознание Петуховой померкло, взор потух, а узники замшевых сапог предательски подкосились. И вся Петухова полетела на следующую встречу – с большой коричневой лужей…

…Ей повезло. Если бы не ондатровая шапка, быть бы сотрясению. Переступив через окровавленного бомжа, Петухова вышла из травмпункта и закурила. Хлеба уже не хотелось. Хотелось полусладкого и подруги Бедуиновой.

– Алё, Бедуинова?

– Она.

– Как дела?

– Не ходи вокруг да около. Сколько брать – одну, две?

– Две, и через час у меня.

– Яволь.

(Бедуинова была хорошим человеком. Она не любила много говорить и умела притворяться, что ей интересно нытьё собеседника. Вероятно, поэтому у неё имелись четыре мужика и даже один муж.)

– Ай!

– Чего.

– Уголёк от сигареты… Млять… В рукав упал! Он, наверное, джемпер прожёг!!!

– Фигасе. Ладно, пока.

Петухова отчаянно затрясла рукой, пытаясь вытряхнуть проклятый уголёк. И вместо него на ступени травмпункта посыпались пачки тонкого «Кента». Одна, вторая, третья… Ещё девятнадцать… Потом выпал целый блок. Петухова здраво рассудила, что падать в лужи на сегодня хватит и выбрала вариант «нестись по улице, вопя, как резанная». Чем и занялась до самого подъезда и немного оставила на лифт.