Виталий Гавряев - Контра

— Дядька Лука, это я Егорка! Вот, значит-ся, гайдуков привёл!

— А, это ты, Егорка? — немного потерянно переспросил мужик, перехвативший косу так, как будто собирался идти в штыковую атаку, и стоявший из этой троицы ближе всех. — Гайдуков говоришь, привёл. А что толку то?

— Как это? Так это, староста меня за ними отсылал.

— Ну и что с того? Всё равно мою кровиночку сгубили. Мою Марфу, Марфушечку, придали лютой смерти. И-ро-о-о-ды треклятые!

Мужичок заканчивал эти причитания на судьбу же более глухим голосом и как-то весь обмяк — как будто выдернули стержень, до того не позволявший ему раскиснуть. Крепкий, бородатый мужик, весь измазанный болотной грязью, уронил своё импровизированное оружие, свалился кулём на сырую землю, и стал колотить её руками, сотрясаясь всем телом от рвущегося из него истерического плача: "А-а-а! Доча-а! Кро-о-виночка моя! А-а-а!…" — Видимо только сейчас он окончательно осознал всю необратимость и горечь постигшей его утраты.

Смотреть на это спокойно было невозможно. И поэтому, все мужчины, первое время стояли как изваяния, кто с сочувствием, а кто и с недоумением, смотря на убитого горем отца. Первым пришёл в себя Пётр. Он, сначала отступил от катающегося по земле мужика, на пару небольших шагов, хоть и без того остановился от него на некотором отдалении, затем, огляделся по сторонам и гаркнул: "Что стоите, рты раззявили?! Что, не видели, как нормального мужика подкосило горе? А ну ка, вот вы, двое, — он указал на двух спутников Луки, — живо подняли его, да бегом, доставьте его к лекарке! Пока у него, от кручины, сердце не разорвалось!"

Александр, всего этого не видел, так как находился от места разыгравшейся трагедии, на достаточном удалении. Да и гайдуки, вместе с дядькой Протасом, не пускали туда барина, пока не убедились что там, ему ничего не грозит. Присматривали, ну прямо как за малым дитём. Даже заслонили собою тогда, когда двое угрюмых селян, тащили мимо них бьющегося в истерике мужика. После этого, Саше пришлось отчитать своих добровольных телохранителей, мол он, не малое дитятко, и не стоит его так усилено опекать. Бойцы и не возражали, только виновато смотрели себе под ноги, все, кроме дядьки. Но всё равно, как только возобновилось движение, вновь возникло ощущение, что "служба местной безопасности", с прежним рвением, если не усерднее, взялась за исполнение своих обязанностей.

Вот и болото, на его берегу столпилось много народу. Все крестьяне стоят полукругом, мужики и бабы, мужчины все поголовно, без головных уборов, какие-то сникшие и подавленные, бабы плачут. Лиц людей не видно, так как все они развёрнуты к тропе спинами. И эта живая, плотная стена, закрывает тех женщин, чьи горестные причитания разносятся по округе.

От такой картины, присмирели даже гайдуки, они тихо подошли поближе, сняли свои головные уборы и замерли, не дойдя до селян нескольких шагов. Да видимо, люди почувствовали присутствие барских потешных служивых, а быть может пристальные взгляды последних, заставили отреагировать на это. Сначала обернулся один сухопарый паренёк, развернулся, суетливо поклонился, и бочком, бочком, сместился в сторону, освобождая гайдукам дорогу. Что побудило обернуться его соседей. Не прошло и трёх минут, как толпа расступилась, открыв взорам ново прибывших, страшную картину.

На берегу лежало несколько покрытых болотной жижей тел. Двое из них, были явно мужскими, и располагались они немного в стороне, и возле них, никто не причитал. А вот возле трёх маленьких трупиков, на коленях, стояли четыре женщины. Нет, не совсем правильно, точнее будет сказать, они упали на грудь убиенных и рыдали, или даже, нечленораздельно выли, горестно. Всё именно так, бабы были не в силах совладать с обрушившимся на них горем и в их стенаниях, уже не осталось ничего человеческого. От издаваемых ими стонов, холодела душа.

Не давая отчёта самому себе, Александр подошёл поближе к телам. Шёл неспешно, отвечая на поклоны кивками головы, однако снятый в знак скорби с его головы охотничий картуз, не был смят, или прижат к груди, а привычно расположился на локтевом сгибе руки. Подошёл вплотную к покойникам, и тут же пожалел об этом. Мало того что вокруг стоял неприятный болотный запах, чувствующийся ещё издали, так ещё вид убиенных был ужасен. Не привык выходец из другого мира к такому. Судя по тому, что он увидел, погибшие дети были раздеты догола, и их головки были неестественно откинуты назад, а на их на шеях, виднелись глубокие разрезы. А самое жуткое было в том, что покрытые вонючей, чёрной жижей тела, выли в бело-синих разводах, следах прикосновений к детям, рук убитых горем матерей. Которые не желали верить своим глазам, и, тормоша покойниц, жутко подвывая, просили своих чад открыть глазки, не покидать их.