Виталий Пуханов: Виталий Пуханов. Стихотворения

Недалеко от Фермопил
Рождался мир чужой и подлый.
И я там был, мёд-пиво пил
И заедал сушёной воблой.

Паром, швартованный узлом:
Мост переброшен через реку.
И что в сравненье с этим злом
Простая гибель человека.

Ты был в то утро нездоров.
Пока вели тебя к забору,
Погибло множество миров,
Открытых внутреннему взору.

Стихи изящно сложены,
Отлиты пули безупречно,
Миры войны и тишины —
Всё растворяет мрак сердечный.

Там встали рядом перс и грек
И разделили хлеб, как братья.
Мы продержались целый век
И по мосту пришли обратно.

Двое старых марсиан:
Скучно ей, он — вечно пьян.
Денег нет, в подвале сыро,
Не даёт собес квартиру.
Было чуть не разошлись,
Перебрали куль с вещами.
И друг другу обещали
Человеческую жизнь.

Мы были нищими, но нищета тех лет
Слыла законной и благословенной,
Как маргарин, намазанный на хлеб,
И тусклый свет в конце вселенной.

И веришь ли, бывали сыты мы
Отчаянной устойчивостью мира.
Зажглись огни, пресытились умы,
Хлеб побелел, а сердцу всё не мило.

Я так долго не видел маму,
Что старые женщины стали напоминать мне её.
Вот мама идёт за хлебом.
Вот ждёт трамвай на морозе.
Вот стоит в очереди в сберкассу.
Мамино бордовое зимнее пальто
И темно-зелёное демисезонное не знают износа.
Воротник из собольей спинки всё так же строг.
Мама никогда не узнаёт меня.
Мы долго не виделись,
Я сильно изменился.

Каждый день после школы мы шли воевать.
Оружие добывали в бою, кричали “ура”,
Пленных не брали.
Возвращались домой усталые и голодные,
Легкораненые, засыпали как убитые.
Родители не ругали, вспоминали свою войну.
В слове “война” было всё страшное и светлое,
Несбывшееся, настоящее время.
И мы уходили на войну, в полную свободу
Быть детьми.
Знали: война никогда не закончится,
Будем играть, пока нас не убьют,
Или не крикнут: “Домой!”

Рим был вчера, и я его застал
В обычной циклопической бетонке,
Где засыпал, не досчитав до ста.
И что мне Рим, — я думал о девчонке.

Хлеб и чеснок лежали на столе.
Рабов везли звенящие трамваи
По плоской птолемеевой Земле.
Совсем не помню, как девчонку звали.

Размазал шарфом след вороний.
“Зима. Влюбленных метит снег”, —
Сказал мне мельком посторонний,
На вид хороший человек.

Как белая воронья стая,
Снег кружится со всех сторон.
Фальшивлю песню, слов не зная,
Про девушку, “что я влюблен”.

Иду облепленный, нелепый
Коротким шагом на вокзал.
“Вы что-то холодно одеты”, —
Хороший человек сказал.

Демисезонная обнова.
Ладонью снег смахнул с плеча
И поблагодарил. Давно я
Людей хороших не встречал.

У женского тела с возрастом
Меньше и меньше мест
Проходят дресс-код невест.
Первыми прячутся бедра, шея, живот.
С каждым годом плотнее
И темнее цвета колгот.
Плечи остаются открытыми до конца.
Золотыми нитями
Улыбка держит овал лица.
Никогда не исчезнут рук белизна,
Юный голос, молодая спина.

Не стану врать, я не был пацаном.
Таких придурков в пацаны не брали.
Чернилами и ягодным вином
Я не блевал, я был не в матерьяле.

Не знал имён дворовых королей,
Никто моей не видел финки.
А чтоб не наваляли кренделей,
Я новые не надевал ботинки.

Всех королей свезли в Афганистан.
Я так страдал от голосов Америк,
Что Родина, затылок почесав,
Мне не смогла оружие доверить.

Но иногда бывает стыдно мне,
Что финку прятал я в штанах хреновых.
Все пацаны погибли на войне,
А я брожу в ботинках новых.

Вспомни ксеноцефалов:
Интернат под Киевом,
Тысяча девятьсот семьдесят восьмой.
Завуч, учитель географии, физрук.
Их серые лица, усталые глаза.