Юлия Красовская - Человек и песня

Или вот ище на свадьбах-тих дети уж беспременно бывали. Дак припевают которых там — девцоноцку да мальцишоцку— шутя, как жониха к невесты:

Казалось, так «вкусно» и радостно-беззаботно спалось мне только в детстве (да и то раз или два)... Уже проваливаясь в сон, слышала я, как пришел с работы сын Клавдии Григорьевны Виктор, потом немного погодя — его жена. Спокойно осведомились, что за люди незнаемы в парадной горнице на праздничной кровати с пуховыми перинами спят (под фотопортретами большими, традиционными: хозяин и хозяйка в молодости... Хозяин-то с войны не вернулся).

На другой день Клавдия Григорьевна к вечеру собрала целый хор: пришли Мария Михайловна Нестерова да ее совсем молодая сестра Ульяна Михайловна, Александра Савельевна Буторина. Не обошлось и без мужичка — смешливого старичка Ондреяна Филаретовича Нестерова («А мы, видишь, тутотка через одного Нестеровы, да Никифорковы, да Буторины, так уж в нашей деревни ведется. В каждой деревни, видишь,— свой род-племя, свои и фамилии»). Начали с частушек (а пели еще долго и много за полночь, при свечах и при керосиновой лампе: электродвижок умолк, электрик пошел спать, а магнитофон наш «питался» от переносной «электростанции» в ящике):

Еще через день возвращаемся в Кузреку на оленях с местным, вялозерским возницей. Клавдия Григорьевна провожает нас с приговорами, смехом, непрошеными слезами, как родных. Дает на дорогу (будто неделю нам ехать— не меньше!) горячих шанежек, калиток [46] Калитки — круглые ржаные пирожки с открытой начинкой, похожие на шаньги. Северяне отличают их от шанег: «У калитоцьки края внутрь загнуты, у шанёжки — ни...» ягодных, чистую наволочку, до отказа набитую крупными вялозерскими рыбинами («Налим озерськой, да окунь, да хариус, щука да... Быват, у хозяйки хозяина нет, рыбу некому заловить. Пущай готовит божона, да вас, белеюшок, кормит, да...»). Между тем что-то объясняет мне возница, а я все никак в толк не возьму, но на всякий случай поддакиваю. «Хигну [47] Хигна — а) оленья узда, б) вожжа оленьей упряжки, повод оленьей узды (финно-угор.). поддернешь в каку сторону, туды передовой олень, гирвас-от [48] Гирвас — взрослый олень-самец (финно-угор.). , и повернет. Коли нешибко бежит, вот — хорей [49] Хорей — палка-шест примерно от 3 до 6 метров для понукания оленей в упряжке (финно-угор.). , бери, легонько тыкнёшь взади оленю-то в ногу (повыше), он резво-хорошо запобегает. Знаешь-понимаешь, цугом двои сани, почитай, вдвое медленней поедут. А так, гляди, за два часа и там будём, приедём». Я соглашаюсь и поддакиваю, снова не очень понимая. «Ты с ума сошла?!» — испуганно говорит Шура. «А что? Видимо, он просит, чтобы я подгоняла вожака пары оленей, запряженных в наши сани. Что ж такого?!» Но Шура — северянка, карелка, филолог финно-угровед. И все незнакомые мне слова — ее родные. Она-то уже все поняла. «Я не сяду в твои сани! Не поеду!» — нервничая, заявляет она. Но уже поздно. Возница издает какой-то резкий гортанный звук, и первая упряжка мгновенно срывается с места, обдав нас облаком снежной пыли, и мчится «во всю голову» по равнине. А наша упряжка стоит на месте. Только сейчас до меня доходит, что возница спрашивал, не побоюсь ли я сама управлять своей парой оленей. Но сейчас уже поздно бояться... «Эге! Ой! Гей! Ух!» — наперебой кричим мы все вместе (отъезжающие и остающиеся) на оленей. Я отчаянно дергаю справа и слева за хигну, неумело тычу крупному норовистому оленю хореем в ногу. И сани трогаются. «Не буду с тобой ехать!» — слышится последний крик Шуры. Затем наступает что-то невообразимое. Кося в мою сторону огромным наливающимся яростной кровью глазом, вожак то несется вправо, когда я командую хигной влево, то влево при команде вправо, то останавливается как вкопанный, тяжело, со всхлипом дыша, то без всякой команды несется вперед оголтело, не разбирая дороги. Сани прыгают по пням вырубки. Прыгают рюкзаки, грозя вывалиться и потеряться, угрожающе подпрыгивает, норовя сломать нам ноги, тяжеленный ящик с «электростанцией». Подпрыгиваем мы — и, кажется, мозги перебалтываются в голове, как месиво в мясорубке. «Дого-ня-а-аай!» — доносится окрик возницы спереди. Наконец вожак умудряется перекинуть наши сани набок и так их и волочит несколько метров влево — в чащобу леса. Но тут откуда-то появляется хозяин и что-то говорит оленю на ухо. Тот останавливается, вздрагивая всей кожей (как коровы и лошади от укусов оводов), храпя и косясь диким миндалевидным глазом навыкате (мне даже видны его жесткие, густые, очень прямые ресницы)... Как дальше доехали — не помню. Знаю только, что хозяин не перепрягал, и в Кузреку мы так и приехали — двумя упряжками порознь, в каждой по паре оленей...