Константин Плужников - Забытые страницы русского романса

«Сумерки» (№ 4) — такое название дал Метнер романсу на слова изумительного тютчевского стихотворения «Тени сизые смесились» (поэтом не озаглавленного).

«Тени сизые смесились...» — встает картина вечерних сумерек, когда тени еще не черны, они цвета сизого крыла голубя, и они смешиваются, удлиняясь.

Когда еще и еще раз читаешь это стихотворение, является сожаление, что Тютчев не был композитором. (В то же время ни одному композитору не удалось пока написать таких стихов.) Поэт удивительно «подбирает» слова и рифмы. Но ведь только музыка может передать на самом деле

И эти многоточия — тоже для музыки, которую мы должны дослушать после отзвучавшего слова.

Я был просто потрясен, когда узнал, что Л. Н. Толстой плакал, читая это стихотворение. Об этом рассказал А. Б. Гольденвейзер. Однажды он посетил Толстого, когда тот был нездоров. Он и ранее знал, что Тютчев безмерно волновал писателя, а тут он говорит Александру Борисовичу: «Вот я счастлив, нашел истинное произведение искусства. Я не могу читать без слез. Я его запомнил. Постойте, я вас сейчас его скажу». Лев Николаевич начал прерывающимся голосом: «Тени сизые смесились...». Несколько раз он прерывался и начинал сызнова. Но когда он произнес конец первой строфы: «Все во мне и я во всем», голос его оборвался.

Мелодия вступления, которая станет основной темой романса, очень напоминает одну из тем Шестой симфонии Чайковского. Думается, это не сознательная реминисценция, а явление духовного родства Метнера с эпохой, которой он был увлечен (а музыку Чайковского страстно любил всю жизнь), «язык» которой он не мог обойти совсем. И тогда сходное чувство, образ выливались в сходное интонационное воплощение.

Мелодия вокальной партии, неброская, как и в предыдущих романсах, удобна по диапазону (до 1— фа 2), глубоко выразительны вокализации гласных, к которым прибегает композитор: так он раскрывает поэтические многоточия. В слове «гул» на протяжении 2 1/ 2тактов гласная сползает по полутонам (на diminuendo), и таким образом достигается эффект замирающего вдали неведомого звука. В последнем слове «смешай» второй слог тянется с филировкой на ноте фа 1З 1/ 2такта. Вокалиста в этом романсе подстерегают ритмические трудности — синкопы в начале и внутри фраз, переменный размер и достаточно свободный по отношению к голосу аккомпанемент.

Следующие три романса Метнера на слова Тютчева были опубликованы в 1915 году в соч. 28: № 5 «Весеннее успокоение», № 6 «Сижу задумчив и один» и № 7 «Пошли, господь, свою отраду».

Привлекает своим необычным характером романс «Весеннее успокоение» (из Уланда). По содержанию поэтического текста это плач (в русских плачах-причетах есть сходные мотивы):

Начало и заключение романса — тихий свирельный наигрыш, звучащий одноголосно (в правой руке пианиста). С народными напевами его роднят квинтовые интонации, ощущение народности усиливается и благодаря тому, что в партии певца тоже типично фольклорные попевки — трихордовые в кварте и в квинте. В конце распет второй слог в слове «плывут» — как бы рисуя плывущие облака. Выразительна также деталь — как бы до бесконечности тянущаяся гласная «ю» на низкой ноте си малой октавы.

Состояние бесконечного уныния и безнадежности передает романс «Сижу задумчив и один». В начале его обозначено — Andante meditativo (умеренно, созерцательно). Он — о тщете человеческой жизни, которая, как злак земной, отцветает и исчезает навсегда, о розах и терниях. Герой когда-то сам сорвал «бледный цвет», которому уже никогда не расцвести. Романс заключает развернутая постлюдия, которая должна как бы досказать то, что осталось за словами. Романс «состоится» только в том случае, если певец сумеет обогатить его содержание собственной интерпретацией; тогда и постлюдия прозвучит как необходимое продолжение, а не привесок.

№ 7 «Пошли, господь, свою отраду». В начале указано: Pesante — тяжело. Речитативная мелодия, сопровождаемая хорального склада аккордами,— своего рода молитва:

А далее опять мотив безнадежности, одиночества; не для героя дерев прохлада, «фонтан на воздухе повис» и т. д. Если в предыдущем романсе мы узнаем о его вине и потому заслуженных муках, то здесь страдание остается зашифрованным, пережитым «за сценой».