Вера Чугуевская - Раб Ритма

После концерта за кулисами Джимми схватил за шиворот отец. Он сгрёб его за шкирку как беспомощного маленького котёнка. Мальчик поёжился от чёрного взгляда Джакомбо. Раздувая от негодования ноздри, мужчина оскалил зубы:

– Ты что вытворяешь, щенок? Кто тебе позволил делать то, что я не приказывал? – От него пахло алкоголем, Джимми поморщился.

– Ведь всем понравилось, – неуверенно проговорил мальчик. Он не понимал, в чём его вина, ведь им аплодировали.

Джакомбо грубо отпихнул мальчика в сторону, тот, ударившись о стену, схватился за руку, которую свело от боли:

– Здесь всё решаю я! Не смей мне перечить! Всё тебе дал я! Ты мне обязан!

– Ты говорил, что музыка должна идти от сердца, а не от строго написанных на бумаге нот! Если не чувствуешь – не сможешь творить.

Последовала пощечина:

– Молчать! Собирайся и иди отсюда вон! Дома я с тобой продолжу разговор.

Джимми вдруг затрясся от страха. Его побледневшие губы судорожно что-то шептали, а в глазах засияли слёзы. Он сполз на пол, закрыв лицо ладонями. Рядом послышался тяжёлый вздох, затем тонкая рука обняла его за плечи. Джимми почувствовал, как чья-то голова легла к нему на плечо:

– Я с тобой, Джимми. Вместе мы справимся. – Это был Джорджи, который видел то, что сделал отец.

Мальчики просидели так ещё несколько минут, а затем последовали домой за остальными.

Он стоял охваченный сиянием софитов. Перед ним простиралась ревущая толпа, которая жаждала, чтобы его выступление никогда не заканчивалось. В нём это вызвало смех – рассмеявшись прямо в микрофон, он обернулся на своих ребят:

– Ну что, парни, зажжём на небе звёзды?

Он чувствовал себя царём всего мира, которому подвластно всё на свете. Его волосы танцевали вместе с ним, а голова тряслась так, что казалось, сейчас оторвётся.

Руки музыканта срослись с инструментом, издавая уникальные пассажи, которые были чем-то новым в джазе. Когда публика ревела от его игры на саксофоне, он подходил к микрофону. Бархатный голос заполнял каждый уголок зала и человеческих душ. Мужчина, словно заправский геолог, извлекал из недр Земли голос народа, повествовал о боли, об искалеченном поколении и загубленном времени. При этом повествование о смертельных муках, страданиях и океанах слёз оказывалось пронизанным белоснежными нитями надежды, веры и любви. Он не забывал взбадривать публику танцевальным мотивом, что делало его манеру исполнения уникальной.

Отложив инструмент, лёгким движением подхватив шнур микрофона, мужчина не стеснялся танцевать с публикой. Прищёлкивая пальцами в такт и отбивая ритм, напевал:

– Па-па-па-да-па-да-да-дам, – он закрыл глаза, чуть присев, – да-ди-да-ра-ла-па-да-да-да-ли-ла-ра-па-дам.

Они могли петь часами – после выступлений валились прямо на пол, но публика всегда видела в них чертовски энергичных парней. Завершая концерт, лидер группы, широко улыбнувшись, обращался к публике:

– Поблагодарите моих ребят за прекрасный вечер! – Он жестом указывал на своих собратьев по инструментам, которые кланялись зрителям. Люди не скупились на овации – это был праздник для всех.

После этого новый джазмен небрежно курил сигару, стряхивая пепел на пол. Его ноги, заброшенные на стол, в кожаных ботинках всё ещё отбивали ритм. Он самодовольно любовался подаренными часами от влиятельного человека, которому пришлось по душе его пение. Весь его вид говорил о том, что он прекрасно знает, как хорош. Это оказало значительное влияние на его общение с женщинами: он бессовестно и дерзко воровал их сердца, после, порой слишком жестоко, бросая на произвол судьбы.

Любая красотка могла быть нахально похищена им: мужчина не понимал и не принимал слова «нет».

***

Работа на заводе была тяжёлой. Большинство из рабочих рано или поздно заканчивали свою жизнь со сломанной или сорванной спиной. Не имея возможности получить хорошее лечение, люди зачастую являлись обречёнными на жалкое существование с протянутой рукой.

Джакомбо не раз видел, как только что здоровые парни делались инвалидами. Без тени сожаления и сочувствия он говорил в таких случаях:

– Уж лучше б зашибло насмерть.

Из-за таких высказываний и горячего нрава друзей среди коллег он не завёл. Поэтому, когда после смены все, разбежавшись по группам, отдыхали, Джакомбо складывал свои инструменты, вытирал лицо засаленной тряпкой и шёл домой. По пути к дому он обязательно заходил в пару-тройку мест, чтобы обговорить выступление своих парней.