Вера Чугуевская: Раб Ритма

Посвящается человеку, который смог зажечь в сердцах миллионов людей огонь. Тому, кто горит ярче всех звёзд на небосклоне, даря настоящее тепло и радость.

«Я раб ритма. Я как палитра. Я танцую так, как чувствую в эту секунду. Если ты начинаешь размышлять, то всё, ты – труп. Выступать – это не про разум, это про чувства» (Майкл Джексон).

Джаз-клуб «Голландец» сиял зазывающими огнями. Яркая вывеска кокетливо подмигивала, а изнутри доносились звуки уникальной музыки. Уставшие от тяжёлого труда и плохих условий работы люди, проходя рядом с этим местом, освобождались от оков, мешающих дышать. Они застывали на несколько секунд, облегчённо вдыхая музыку свободы – джаз. Затем вновь направлялись по своим делам или же шли прямо сюда, забыв обо всём на свете.

Клуб представлял собой уютное местечко, расположенное в чёрных трущобах города. По вечерам в будни или в выходные «Голландец» наполнялся простыми людьми, которые искали приют для своих истерзанных душ. Аккуратные столики, обычные стулья, скромные аксессуары, барная стойка со стеллажом больших бутылок алкоголя – всё это дополняли приглушённое освещение и кокетливые улыбки официанток. Контингент состоял в основном из мужчин, которые жадными взглядами пожирали стройные ноги и пышные бёдра девушек-разносчиц дешёвой выпивки. Разговоры проходили под курение сигарет, зачастую вспыхивали жаркие споры, переходящие в потасовки. На такие случаи хозяин заведения держал охрану, а сам никогда не разлучался со своим стареньким охотничьим ружьём.

Туман сигаретного дыма, громкая ругань и резкие запахи пота, алкоголя и дешёвого одеколона было не единственным, что привлекало сюда народ. Вольный мотив музыки раскрепощал людей. Она выступала лекарством, которое принимали «смертельно больные» и обречённые на страдания люди. Рвались цепи, рассыпались в прах преграды – становилось легче дышать, глаза открывались шире, расправлялись плечи. В душе звучала мелодия свободы. Здешнюю публику можно обобщить и назвать «кастой», которая не изменяла своему стилю и не могла прожить и дня без этой «забегаловки», куда благосостоятельный человек не сунет и носа.

В клубе «Голландец» всегда звучала живая музыка – любой желающий мог выйти на сцену и спеть. Сцена представляла собой примитивные подмостки, где стоял потрёпанный жизнью рояль, дряхлые барабаны да пара гитар с «расшатанной психикой». Здесь начинали джазмены, чьи имена вошли в историю. И сегодня те, кто смог покорить публику «Голландца», с замиранием сердца уповают на более престижные награды, чем бесплатная выпивка и скромные гонорары, которых едва могло хватить на скудный ужин для большой семьи.

Всех музыкантов публика воспринимала по-разному: над некоторыми подшучивали, выкрикивали фразочки «Ты хоть знаешь, с какой стороны подходить к гитаре?!», «Гляньте, как нежно и робко её держит, словно девушку!» – это сопровождалось вульгарно громким хохотом с похрюкиванием. Были и те музыканты, кому все стремились подать руку, почтительно снимали головные уборы, уступали лучшие места – в знак большого уважения.

Как и в любом музыкальном заведении, здесь имелся свой конферансье. Это был толстый, а потому и довольный своей сытостью, вальяжно выходивший на сцену маленькими шагами человек с негаснущей улыбкой. Его лощёный вид придавал особый шарм, а широкая улыбка, обнажающая крупные зубы, делалась ярче за счёт шоколадной кожи. Пробуя на вкус каждое слово, он громко и ярко представил артистов:

– Дамы и господа, прошу любить и жаловать – «ДиДиФайф»! – Он прищёлкнул толстой пятернёй под звуки саксофона, спустившись вниз, давая выйти на сцену артистам.

На сцене оказалось пятеро юнцов – старшему певцу, наверное, не было и 18 лет. Они пришли сюда со своими инструментами – ведь каждый уважающий себя музыкант должен иметь свой инструмент и сливаться с ним в одно целое.

Один юнец уже начал отбивать ритм на литаврах, которые заполнили зал чётким подвижным звуком. Толпа одобрительно начала притоптывать в такт. Второй подхватил инициативу – его пальцы заскользили по клавишам – он будто бы играл классику наоборот, переделывая на свой лад давно знакомые произведения Баха, Моцарта и других. Это была чистая импровизация. Здесь же вступили сразу двое: звуки тромбона и банджо дополнили мелодию – зал уже пританцовывал, наполняя мелодией каждую клеточку своего тела. Саксофон вступил последним – мощный звук жил будто бы отдельно от остальных, но при этом оставался единым целым со своими братьями. На всей пятёрке красовались яркие костюмы, усыпанные блёстками, пайетками, стразами. Уверенная манера исполнения, их вальяжные улыбки, движения и притопывания говорили о том, что они знают, как правильно себя вести, чтобы оказаться на высоте.