Суламифь Мессерер - Суламифь. Фрагменты воспоминаний

В третьей части этой книги я пишу о сыне подробнее, но, думаю, само за себя говорит и одно то, что в течение последних двадцати лет Миша приезжал со своими мастер-классами в такие труппы, как Американский балетный театр, балеты парижской Оперы и Монте-Карло, Ла Скала и Флоренции, Берлина и Мюнхена, Штутгарта, Лейпцига, Дюссельдорфа и Будапешта, в Королевские балеты Стокгольма и Копенгагена…

Прибавьте сюда балеты Марселя, туринского театра Реджио, веронского театра Арены, театра Сан-Карло в Неаполе, театра Колон в Буэнос-Айресе… А теперь и российскую балетную Мекку – питерский Мариинский театр.

Несмотря на столь широкую географию, мой сын больше двух десятилетий преподает в Лондоне, в Королевском балете Ковент-Гарден. Причем иногда он умудряется, работая там, давать классы и главному конкуренту этого театра в Британии – труппе Национального английского балета.

…Но я, кажется, опять отвлеклась. Вернемся в Америку, на тот семинар в Чикаго, где преподавал и мой Миша. Асаф впервые увидел тогда его в роли учителя. И надписал ему свою книгу: «Моему племяннику, талантливейшему педагогу…»

Педагогическая династия?

В последние годы мы колесим с Мишей по свету, то сталкиваясь на маршрутах наших педагогических гастролей, то разъезжаясь в противоположные уголки планеты. Иногда мы оказываемся даже в одной и той же труппе. Но чаще нас спасает мобильный телефон.

– Алло, Мишенька, ты в Германии? А я в Швейцарии и снова еду в Америку…

Когда мы пересекаемся на неделю-другую в Лондоне, то не всегда хватает времени, чтобы успеть обсудить творческие идеи, поспорить насчет новых веяний в балете и балетной педагогике.

А новшеств предостаточно. Что ты думаешь, сынок, по поводу моды на растяжки до станка? Прямо с холода балерина садится на шпагат, тянет ноги до предела. Не игра ли с травмой?

Учитель – это всегда ученик.

В 1959 году в моей преподавательской карьере случился крутой поворот. Меня пригласили в министерство культуры в Москве и говорят:

– Товарищ Мессерер, а не хотели бы на острова? На год… в Японию…

Оказалось, в нашем министерстве сочли: Страна восходящего солнца вроде бы созрела для того, чтобы вознести национальный классический балет на новые высоты. Нашелся высокообразованный и энергичный импресарио – г-н Хаяси из города Нагано. Нашелся щедрый спонсор – г-н Китано, между прочим, из того же самого Нагано. Решено создать в Токио Балетную школу имени Чайковского, которая стала бы колыбелью японских балерин и танцовщиков. Дело за педагогами. Обратились к русским, в министерство культуры, а министерство – ко мне и балетмейстеру Большого театра Алексею Варламову. Поедете?

Грандиозность задачи ошеломляла. Быть ли в Японии крупной национальной школе классического танца? Неужто это в какой-то мере зависит сегодня от меня, моего опыта, моей энергии? Судьба бросила мне слишком дерзкий вызов, чтобы его не принять. Я сказала «да».

К тому же Япония конца пятидесятых всех интриговала. Газеты печатали удивительные сообщения из этой, казалось бы, не так давно побежденной нами, Советским Союзом, оглушенной американскими атомными бомбами страны. В Москве постоянно говорилось о том, что самые большие в мире нефтеналивные суда выходят из японских доков, что японцы создают самые миниатюрные радиоприемники, а на самых быстрых компьютерах – они назывались у нас ЭВМ – стоит клеймо «Сделано в Японии». Даже у меня, человека искусства, росло любопытство: что это за островная обитель экономического чуда? Любопытство подогревалось еще и тем, что лет на пятнадцать ранее мне довелось, так сказать, косвенно соприкоснуться с Японией в только-только освобожденной от японской оккупации Маньчжурии.

В ту пору я возглавила группу артистов Большого театра, которая за два месяца дала в маньчжурских городах ни много ни мало пятьдесят пять концертов. Чанчунь, Харбин, Мукден, Далянь, то есть Дальний… Сразу после войны братский китайский народ должен был ощутить нашу солидарность через посредство балета.

В паузах между концертами мы превращались в туристов. Прыгали в Дальнем в трамваи, оснащенные автомобильными рожками, и – даешь экскурсию по городу!

За трамвайным окном будто наперегонки с нами бежали велорикши – образчик возмутительного, недопустимого, как писали наши газеты, «использования человека вместо лошади».

Бежит рикша с пассажиром, подъезжает к харчевне, а там на стене висит кастрюля-автомат. Не отпуская оглобли, рикша подставляет рот – прямо туда из автомата сыплются макароны. И снова в путь.