Суламифь Мессерер - Суламифь. Фрагменты воспоминаний

Но кто же проявил бдительность тогда, в Берлине? Кто на меня настучал? – выходя из здания ЦК, думала я.

В такси нас было трое – красивая молодая Ия Файер, бессловесный водитель-немец и я. Знаю довольно точно, что стукнула на себя не я…

Значит, шофер выслужился перед Штази, высосал все из пальца. Уверена – это не Ия. С ней я сей казус обсуждала и сейчас абсолютно не сомневаюсь: она ни при чем. Стыдно мне – в какой-то момент я заподозрила Ию. Очень стыдно. Хотя ход мыслей моих, пожалуй, понятен: тогда в СССР каждый мог оказаться стукачом… А после таких профилактических собеседований и в самом деле возникала охота не просто уехать, а уехать насовсем.

Летели мы с Алексеем Варламовым в Токио единственным в ту пору и удивительным маршрутом. Из Москвы в Копенгаген, потом через Лондон, Рим и Кипр в Пакистан.

Наутро лечу в Бангкок и уж оттуда, наконец, в Токио. На все про все два дня. Хотя увидеть сразу столько аэропортов советскому человеку в диковинку.

Измочаленную, меня вместе с Варламовым в тот же день выставляют напоказ на пресс-конференции. Событие для Японии действительно немаловажное: страна всерьез вступает в эпоху развитого классического балета.

Прямо за столом сталкиваюсь с первой причудой японского образа жизни. Спрашиваю тихонько сопровождающих, где бы здесь помыть руки, в надежде, что меня отведут понятно куда. Стандартный московский эвфемизм. Увы, мне проворно подносят на тарелочке влажную горячую салфетку. Какое разочарование…

Хаяси-сан, автор идеи Балетной школы имени Чайковского, при ближайшем рассмотрении оказывается милейшим, интеллигентнейшим человеком. Кроме того, он – сама матушка Забота.

Селят нас в районе Роппонги, который в ту пору еще только превращался в обитель токийской элиты. Советским балетмейстерам старались снять квартиры поближе к советскому посольству. Но с выбором дома немножко, видимо, поспешили. В результате первое японское слово, которое я постигаю, – это «абурамуси», что значит «таракан». Усатых тварей манят рестораны, а они чуть ли не на каждом этаже дома.

…Очередное пасмурное токийское утро (один знаток японской погоды заметил, что на каждый хороший день в неделю здесь приходятся три средних и три плохих). До приезда машины улучаю полчасика побродить по окрестным улочкам и переулкам. Все они пропитаны, кажется мне, изысканными ароматами моря.

Приходит машина, и мы с Варламовым минут сорок добираемся до здания балетной школы в Сетадая-ку. Привыкаем к токийскому дорожному движению. Пробка на пробке и пробкой погоняет – почти как теперь в Москве.

Во время одного особенно беспросветного, занудного уличного затора водитель соседней машины – видимо, с досады – сплюнул. И попал на окно машины нашей. Оба шофера вышли и стояли, глядя в упор друг на друга, минуты три. Молчаливое проклятие с одной стороны. Молчаливое покаяние – с другой. Потом виновник протер стекло тряпкой. Они в пояс поклонились друг другу и разъехались.

На открытии Балетной школы им. Чайковского

…и на банкете после

С Алексеем Варламовым и господином Хаяси

О, этот знаменитый японский поклон! Сколь он танцевально грациозен! Это не плие, не пор-де-бра – но все-таки, думается мне, почти балет. Прижаты к бедрам руки, корпус сгибается буквой «Г», глаза устремлены кверху, в лицо собеседника. Четкая пауза завершает движение – точка после изъявления безграничной вежливости.

Такие поездки из дома в школу и обратно нам придется совершать теперь дважды в день. Утром – уроки, вечером – репетиции. Я буду вести детские и женские классы, Варламов – мужские и классы дуэтного танца.

Довольно утомительными оказались пересечения Токио на автомобиле в летнюю жару. Кондиционеры в японских машинах тогда еще встречались редко.

К слову, впервые я узнала о кондиционерах в 1943 году, когда меня, в составе большой группы советских артистов, послали в Тегеран, где мы обслуживали стоявшие там… американские войска. Представляете, какое политическое значение придавалось этим концертам! Мы поехали туда громадной бригадой, целым поездом. Кондиционирование воздуха мы почувствовали на концерте и приеме в роскошном дворце шаха. Шах был молод и красив, ему было всего двадцать пять лет.