Суламифь Мессерер - Суламифь. Фрагменты воспоминаний

Это была Анна Павлова.

Итак, отдавать или не отдавать ребенка в балет? Перед завершением моей танцевальной карьеры и окончательным переходом к карьере педагогической все эти теоретические рассуждения внезапно приобрели для меня глубоко личный смысл.

24 декабря 1948 года у меня родился сын Миша.

Я всегда хотела ребенка. Но жизнь не позволяла.

Сначала взлет балетной карьеры поглощал все силы. Затем нагрянул кошмар 37-го года. Арест Рахили. Хлопоты, связанные с ее освобождением. Сестра с детьми на моих руках. Потом война, которая развела меня с первым мужем. Вы помните печальные страницы этой книги.

Отгремел победный салют в Москве, осела послевоенная гарь, устоялось мое положение в Большом театре, прежде чем сердце отошло от немоты и я смогла опять думать о ребенке. Как и множество женщин после войны, без ребенка я чувствовала себя обделенной судьбой.

Среди мужчин, ухаживавших за мной, был он. Он – гонщик по вертикальной стене.

…Страшно модный в те годы и страшный сам по себе цирковой аттракцион, на который ломились толпы зрителей. В московском Центральном парке культуры и отдыха воздвигается цилиндр, вроде гигантского стакана с галереей для публики. Звуки фанфар, простреленные треском мотора. Человек врывается с трамплина внутрь цилиндра и начинает выписывать на его круглой вертикальной стене немыслимые фигуры на мотоцикле. Мотоциклетный рев заполняет цилиндр, смешиваясь с ревом восхищенной толпы. Легкие стены цилиндра дрожат, женщины дрожат от страха, их сердца замирают от восторга и изумления перед бесстрашием гонщика. Проходит несколько минут, и зрители вздыхают с облегчением – слава Богу, не разбился. Но это еще не конец – неожиданно гонщик взлетает на отвесную стену уже на автомобиле и начинает носиться по кругу, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее…

Предтеча невесомости, которой поразили нас двадцать лет спустя космонавты? Или возможно, некий вариант левитации, когда святой отец одной силой своей мысли поднимается над землей.

Во всяком случае, гонщика звали Григорий Левитин.

Познакомились мы благодаря моему племяннику Науму, сыну моего брата Маттания. Кстати, Наум тоже пошел в балет. Наум Азарин-Мессерер стал популярным в Москве педагогом и отдал много сил для процветания Московского театра Станиславского и Немировича-Данченко. Я всегда гордилась племянником, его успехами.

Так вот, Наум и позвал меня как-то в Центральный парк, на аттракцион Левитина.

Гриша Левитин стал моим мужем и отцом Миши.

Первая жена Григория умерла, он один растил прелестную дочку, Рину. Ее я отдала в балетную школу, и Ирина Левитина протанцевала массу лет в Большом театре, а ее муж Дмитрий Бегак – первый исполнитель роли Спартака на сцене Большого.

Рожала я в привилегированном роддоме. Это мне устроил Юрий Файер, имевший обширные связи. Без блата в России трудно. А в те годы «без блата» иногда означало «без ребенка». В обычном, «общечеловеческом» родильном доме в одной палате бывало по десятку и больше рожениц, и в теснотище могло произойти и происходило все, что угодно. Тем более что первого ребенка я дождалась в сорок лет – не в идеальном для таких свершений возрасте.

В элитном же храме продления потомства на Арбате я возлежала в отдельной комнате с телефоном и потолком, расписанным фресками а-ля Леонардо да Винчи. Не будь я прима-балериной, не видать бы мне этих райских кущ.

Ирина Левитина

Впрочем, возлежать особенно не пришлось. С утра я еще ерзала на каком-то театральном собрании, а в пять вечера, почувствовав, что час пробил, позвонила в больницу и четко поехала рожать. Причем я почему-то не сомневалась: рожу сына – ультразвукового исследования тогда, конечно, не делали.

Так наутро и случилось – сын!

Мы назвали его Михаилом в честь моего отца, Михаила Борисовича Мессерера, и в память о Мише Плисецком, изумительном человеке, уничтоженном советским государством.

Родить в 1948 году было непросто. Но настоящие хлопоты посыпались, как из мешка, потом. Где найти питание для ребенка, соску, коляску? В послевоенной Москве все это становилось проблемой даже для артистки Большого театра.

Здесь, на Западе, меня частенько спрашивают, порой со скорбным выражением лица: «Неужели у вас, мадам Мессерер, только один ребенок?» Развожу в ответ руками. В суете приема или в фойе лондонского концертного зала не объяснить за пять минут, чего стоил мне этот «один ребенок».