Людмила Безусенко: Лучшие застольные песни

Так здравствуй, поседевшая любовь моя!
Пусть кружится и падает снежок.
На берег Дона, на ветку клена,
На твой заплаканный платок.

Этап на север. Срока огромные,
Кого ни спросишь — у всех «указ»…
Взгляни, взгляни в глаза мои суровые,
Взгляни, быть может, в последний раз.

А завтра я покину Пресню,
Уйду этапом на Воркуту,
И под конвоем своей работой тяжкою,
Быть может, смерть свою найду.

Друзья укроют мой труп бушлатиком,
На холм высокий меня снесут,
И похоронят душу мою жиганскую,
А сами тихо запоют:

«Этап на север. Срока огромные,
Кого ни спросишь — у всех „указ“…
Взгляни, взгляни в глаза мои суровые,
Взгляни, быть может, в последний раз…»

Не знаю я, когда тебе, любимая,
О том напишет товарищ мой,
Не плачь, не плачь, подруга моя милая!
Я не вернусь уже домой.

А ты, сидя у подоконника,
Платком батистовым слезу утрешь.
Не плачь, не плачь, любимая, хорошая,
Ты друга жизни еще найдешь.

А дети малые, судьбой оплаканы,
Той же дорогой пойдут искать меня;
Не страшны им срока огромные,
Не страшны им и лагеря.

Этап на север. Срока огромные,
Кого ни спросишь — у всех «указ»…
Взгляни, взгляни в глаза мои суровые,
Взгляни, быть может, в последний раз. [82] Известнейшая лагерная песня, которую смело можно датировать 1947 г. Речь идет о двух знаменитых указах Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 года: «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества» и «Об усилении охраны личной собственности граждан», предусматривающих наказание от 4-х до 25 лет. До этого воры считались советской властью «социально близкими» и получали весьма незначительные сроки наказания. За кражу полагалось максимум 2 года лишения свободы. «Контрики» и «бытовики» и раньше получали свои «законные» «десятки» и «четвертаки», а вот уркаганам такие «срока огромные» были в диковинку и приводили в ужас. Так и родилась горькая и заунывная, надрывающая «ранимую жиганскую душу» песня.

С одесского кичмана
Бежали два уркана,
Бежали два уркана да с конвоя.
На Сонькиной малине они остановились,
Они остановились отдохнуть.

Один — герой гражданский,
Махновец партизанский,
Добраться невредимым не успел.
Он весь в бинтах одетый и водкой подогретый.
И песенку такую он запел:

«Товарищ, товарищ, болят-таки мои раны,
Болят-таки мои раны в глубине.
Одна вот заживает,
Вторая нарывает,
А третья — засела в глубине.

Товарищ, товарищ, зарой ты мое тело,
Зарой ты мое тело в земле.
Покрой ты мне могилу,
Улыбку на уста мне,
Улыбку на уста мне сволоки.

Товарищ малохольный, скажи моей ты маме,
Что сын ее погиб на войне —
С винтовкою в руке
И с шашкою — в другой,
И с песней на веселой на губе».

С одесского кичмана
Бежали два уркана,
Бежали два уркана да с конвоя.
На Сонькиной малине они остановились,
Они остановились отдохнуть.

Помню, помню, помню я,
Как меня мать любила.
И не раз, и не два
Она мне так говорила:

«Не ходи на тот конец,
Не водись с ворами!
Рыжих не воруй колец —
Скуют кандалами!

Сбреют длинный волос твой,
Аж до самой шеи!
Поведет тебя конвой
По матушке Рассее!

Будут все тогда смеяться,
Над тобою хохотать,
Сердце — кровью обливаться,
И на нарах будешь спать!

Выдадут тебе халат,
Сумку с сухарями,
И зальешься ты тогда
Горючими слезами».

Я не крал, не воровал,
Я любил свободу!
Слишком много правды знал —
И сказал народу:

«Не забуду мать родную
И отца-духарика.
Целый день по нем тоскую,
Не дождусь сухарика».

А дождешься передачки —
За три дня ее сжуешь,
Слюну проглотив, заплачешь
И по новой запоешь:

«Помню, помню, помню я,
Как меня мать любила.
И не раз, и не два
Она мне так говорила:

„Не ходи на тот конец,
Не водись с ворами!
Рыжих не воруй колец —
Скуют кандалами!“»

Не забуду мать родную
И Серегу-пахана!
Целый день по нем тоскую —
Предо мной стоит стена!