Людмила Безусенко: Лучшие застольные песни

Припев .

Как-то шли на дело. Выпить захотелось.
Мы зашли в шикарный ресторан.
Там сидела Мурка в кожаной тужурке,
А из-под полы торчал наган.

Слушай, в чем же дело? Что ты не имела?
Разве ж я тебя не одевал?
Кольца и браслеты, юбки и жакеты
Разве ж я тебе не добывал?

Мы решили смыться и не шухериться,
Но позорной Мурке отомстить:
В темном переулке, где гуляют урки,
Мы решили Мурку завалить.

Припев .

Здравствуй, моя Мурка, здравствуй, дорогая.
Здравствуй, моя Мурка, и прощай.
Ты зашухерила всю нашу малину
И за это пулю получай!

Черный ворон грачет, мое сердце плачет,
Мое сердце плачет и грустит:
В темном переулке, где гуляют урки,
Мурка окровавлена лежит.

Вот лежишь ты, Мурка, в кожаной тужурке,
В голубые смотришь облака;
Что ж тебя заставило снюхаться с легавыми
И пойти работать в ГубЧК?

Припев .

Вот теперь лежишь ты с закрытыми глазами,
Легаши все плачут над тобой.
Ты уже не встанешь, шухер не поднимешь,
Крышкою закрыта гробовой.

Хоронили Мурку очень многолюдно:
Впереди легавые все шли.
Красный гроб с цветами тихими шагами
Легаши процессией несли.

Тишина ночная, только плач оркестра
Тишину такую нарушал.
Красный гроб с цветами в могилу опускался
И навеки Мурку забирал.

Припев .

На Кунцевском поле шухер был не страшен,
Но легавый знал, когда прийти.
Сонных нас забрали, в «черный» посадили,
И на «черном» всех нас увезли.

«Черный ворон» скачет, сердце словно плачет,
А в углу угрюмый мент сидит.
Улицы мелькают, фонари сверкают —
Что нас ожидает впереди? [80] Первоосновой «Мурки» стала знаменитая в 20-е годы одесская песня о Любке-голубке. В результате многочисленных переделок «Любки» сначала в «Машу», потом — в «Мурку» текст оказался полным противоречий. Взять хотя бы то, что по воровским законам женщины не могли играть ведущей роли в уголовном мире. В ранних вариантах героиня рисуется только как любовница уркаганов («Маша» на старой фене и значило «любовница») и нет даже упоминания о ее воровской жизни. Метаморфозы произошли, когда песня вышла на широкие просторы и попала в столицу. В 20–40-е годы «мурками» называли работников Московского угрозыска (МУР). В то же время Мурка — вариант имени Маша.

Когда я родился под забором,
Черти окрестили меня вором.
Мать родная назвала Романом,
А теперь я шарю по карманам.

Мать родная назвала Романом,
А теперь я шарю по карманам.

Менты запрятали меня в неволю,
Сам себе я выбрал эту долю.
А теперь пишу тебе, родная,
Вот какая доля воровская.

А теперь пишу тебе родная,
Вот какая доля воровская.

С малолетства нары и решетка,
Карты, анаша, чифирь и водка.
Вот такая в жизни моя доля,
А ночами снится только воля.

Вот такая в жизни моя доля,
А ночами снится только воля.

Я в Тбилиси воровал немало,
А в Батуми заложили гады.
И пишу тебе, моя родная,
Вот какая доля воровская.

И пишу тебе, моя родная,
Вот какая доля воровская.

Летит паровоз по долинам, по взгорьям,
Летит он неведомо куда.
Мальчонка назвал себя жуликом и вором,
И жизнь его — вечная игра.

Постой, паровоз, не стучите, колеса,
Кондуктор, нажми на тормоза.
Я к маменьке родной с последним приветом
Хочу показаться на глаза.

Не жди меня, мама, хорошего сына,
Твой сын не такой, как был вчера.
Меня засосала опасная трясина,
И жизнь моя — вечная игра.

А если посадят меня за решетку,
В тюрьме я решетку пробью.
И пусть луна светит своим продажным светом,
А я все равно убегу.

А если заметит тюремная стража,
Тогда я, мальчишечка, пропал.
Тревога и выстрел — и вниз головою
Под стену тюремную упал.

Я буду лежать на тюремной кровати,
Я буду лежать и умирать.
И вы не придете, любезная мамаша,
Меня перед смертью целовать.

Летит паровоз по долинам, по взгорьям,
Летит он неведомо куда.
Я к маменьке родной, больной и голодной,
Спешу показаться на глаза.