Джером Сэлинджер - Над пропастью во ржи

–Ага! Слушай! Слушай, эй! Я приду в сочельник, ладно? Уберу с тобой эту чертову елку. Идет? Эй, Салли, идет?

–Да. Ты ужасно пьян. Иди спать. Где ты? С кем ты?

–Салли? Я приду убирать елку, ладно? Слышишь? Ладно? А?

–Да-да. А теперь иди спать. Где ты? Кто с тобой?

–Никого. Я, моя персона и я сам. – Ох, до чего я был пьян! Стою и держусь за живот. – Меня подстрелили! Банда Рокки меня прикончила. Слышишь, Салли? Салли, ты меня слышишь?

–Я ничего не понимаю. Иди спать. Мне тоже надо спать. Позвони завтра.

–Слушай, Салли! Хочешь, я приду убирать елку? Хочешь? А?

–Да-да! Спокойной ночи!

И повесила трубку.

–Спокойной ночи. Спокойной ночи, Салли, миленькая! Солнышко мое, девочка моя милая! – говорю. Представляете себе, до чего я был пьян?

Потом и я повесил трубку. И подумал, что она, наверно, только что вернулась из гостей. Вдруг вообразил, что она где-то веселится с этими Лантами и с этим пшютом из Эндовера. Будто все они плавают в огромном чайнике и разговаривают такими нарочно изысканными голосами, кокетничают напоказ, выламываются. Я уже проклинал себя, что звонил ей. Но когда я напьюсь, я как ненормальный.

Простоял я в этой треклятой будке довольно долго. Вцепился в телефон, чтобы не потерять сознание. Чувствовал я себя, по правде сказать, довольно мерзко. Наконец я все-таки выбрался из будки, пошел в мужскую уборную, шатаясь, как идиот, там налил в умывальник холодной воды и опустил голову до самых ушей. А потом и вытирать не стал. Пускай, думаю, с нее каплет к чертям собачьим. Потом подошел к радиатору у окна и сел на него. Он был такой теплый, уютный. Приятно было сидеть, потому что я дрожал, как щенок. Смешная штука, но стоит мне напиться, как меня трясет лихорадка.

Делать было нечего, я сидел на радиаторе и считал белые плитки на полу. Я страшно промок. Вода с головы лилась за шиворот, весь галстук промок, весь воротник, но мне было наплевать. Тут вошел этот малый, который аккомпанировал Валенсии, этот женоподобный фертик с завитыми волосами, стал приглаживать свои златые кудри. Мы с ним разговорились, пока он причесывался, хотя он был со мной не особенно приветлив.

–Слушайте, вы увидите эту самую Валенсию, когда вернетесь в зал? – спрашиваю.

–Это не лишено вероятности! – отвечает. Острит, болван. Везет мне на остроумных болванов.

–Слушайте, передайте ей от меня привет. Спросите, передал ей этот подлый метрдотель привет от меня, ладно?

–Почему ты не идешь домой, Мак? Сколько тебе, в сущности, лет?

–Восемьдесят шесть. Слушайте, передайте ей от меня приветик! Передадите?

–Почему не идешь домой, Мак?

–Не пойду! Ох, и здорово вы играете на рояле, черт возьми!

Я ему нарочно льстил. По правде говоря, играл он на рояле мерзко.

–Вам бы выступать по радио, – говорю. – Вы же красавец. Златые кудри и все такое. Вам нужен импрессарио, а?

–Иди домой, Мак. Будь умницей, иди домой и ложись спать.

–Нет у меня никакого дома. Кроме шуток – нужен вам импрессарио?

Он даже не ответил. Вышел, и все. Расчесал свои кудри, прилизал их и ушел. Вылитый Стрэдлейтер. Все эти смазливые ублюдки одинаковы. Причешутся, прилижутся и бросают тебя одного.

Когда я наконец встал с радиатора и пошел в гардеробную, я разревелся. Без всякой причины –шел и ревел. Наверно, оттого, что мне было очень уж одиноко и грустно. А когда я подошел к гардеробу, я не мог найти свой номер. Но гардеробщица оказалась очень славной. Отдала пальто без номера. И пластинку «Крошка Шерли Бинз», я ее так и носил с собой. Хотел дать гардеробщице доллар за то, что она такая славная, но она не взяла. Все уговаривала, чтобы я шел домой и лег спать. Я попытался было назначить ей свидание, но она не захотела. Сказала, что годится мне в матери. А я показываю свои седые волосы и говорю, что мне уже сорок четыре года – в шутку, конечно. Она была очень хорошая. Ей даже понравилась моя дурацкая охотничья шапка. Велела мне надеть ее, потому что у меня волосы были совсем мокрые. Славная женщина.

На воздухе с меня слетел весь хмель. Стоял жуткий холод, и у меня зуб на зуб не попадал. Весь дрожу, никак не могу удержаться. Я пошел к Мэдисон-авеню и стал ждать автобуса: денег у меня почти что совсем не оставалось, и нельзя было тратить на такси. Но ужасно не хотелось лезть в автобус. А кроме того, я и сам не знал, куда мне ехать. Я взял и пошел в парк. Подумал, не пойти ли мне мимо того прудика, посмотреть, где эти чертовы утки, там они или нет. Я так и не знал –там они или их нет. Парк был недалеко, а идти мне все равно было некуда – я даже не знал, где я буду ночевать, – я и пошел туда. Усталости я не чувствовал, вообще ничего не чувствовал, кроме жуткой тоски.