Джером Сэлинджер - Над пропастью во ржи

–Жаль, жаль! – сказал я.

Он посмотрел на меня.

–Слушай, если тебе хочется курить, шел бы ты в уборную. Ты-то отсюда выметаешься, а мне торчать в школе, пока не окончу.

Я на него даже внимания не обратил, будто его и нет. Курю как сумасшедший, и все. Только повернулся на бок и смотрю, как он стрижет свои подлые ногти. Да, ничего себе школа! Вечно при тебе то прыщи давят, то ногти на ногах стригут.

–Ты ей передал от меня привет? – спрашиваю.

–Угу.

Черта лысого он передал, подонок!

–А что она сказала? Ты ее спросил, она по-прежнему ставит все дамки в последний ряд?

–Нет. Не спросил. Что мы с ней – в шашки играли весь вечер, как, по-твоему?

Я ничего ему не ответил. Господи, как я его ненавидел!

–Раз вы не ездили в Нью-Йорк, где же вы с ней были? – спросил я немного погодя. Я ужасно старался, чтоб голос у меня не дрожал, как студень. Нервничал я здорово. Видно, чувствовал, что что-то неладно.

Он наконец обрезал ногти. Встал с кровати в одних трусиках и вдруг начал дурака валять. Подошел ко мне, нагнулся и стал меня толкать в плечо –играет, гад.

–Брось, – говорю, – куда же вы девались, раз вы не поехали в Нью-Йорк?

–Никуда. Сидели в машине, и все! – Он опять стал толкать меня в плечо, дурак такой.

–Брось! – говорю. – В чьей машине?

–Эда Бэнки.

Эд Бэнки был наш тренер по баскетболу. Этот Стрэдлейтер ходил у него в любимчиках, он играл центра в школьной команде, и Эд Бэнки всегда давал ему свою машину. Вообще ученикам не разрешалось брать машину у преподавателей, но эти скоты спортсмены всегда заодно. Во всех школах, где я учился, эти скоты заодно.

А Стрэдлейтер все делает вид, будто боксирует с тенью, все толкает меня в плечо и толкает. В руках у него была зубная щетка, и он сунул ее в рот.

–Что ж вы с ней делали? Путались в машине Эда Бэнки? – голос у меня дрожал просто ужас до чего.

–Ай-ай-ай, какие гадкие слова! Вот я сейчас намажу тебе язык мылом!

–Было дело?

–Это профессиональная тайна, братец мой!

Дальше я что-то не очень помню. Знаю только, что я вскочил с постели, как будто мне понадобилось кое-куда, и вдруг ударил его со всей силы, прямо по зубной щетке, чтобы она разодрала его подлую глотку. Только не попал. Промахнулся. Стукнул его по голове, и все. Наверно, ему было больно, но не так, как мне хотелось. Я бы его мог ударить больнее, но бил я правой рукой. А я ее как следует не могу сжать. Помните, я вам говорил, как я разбил эту руку.

Но тут я очутился на полу, а он сидел на мне красный как рак. Понимаете, уперся коленями мне в грудь, а весил он целую тонну. Руки мне зажал, чтоб я его не ударил. Убил бы я его, подлеца.

–Ты что, спятил? – повторяет, а морда у него все краснее и краснее, у болвана.

–Пусти, дурак! – говорю. Я чуть не ревел, честное слово. – Уйди от меня, сволочь поганая, слышишь?

А он не отпускает. Держит мои руки, а я его обзываю сукиным сыном и всякими словами часов десять подряд. Я даже не помню, что ему говорил. Я ему сказал, что он воображает, будто он может путаться с кем ему угодно. Я ему сказал, что ему безразлично, переставляет девчонка шашки или нет, и вообще ему все безразлично, потому что он идиот и кретин. Он ненавидел, когда его обзывали кретином. Все кретины ненавидят, когда их называют кретинами.

–Ну-ка замолчи, Холден! – говорит, а рожа у самого глупая, красная. – Замолчи, слышишь!

–Ты даже не знаешь, как ее зовут – Джин или Джейн, кретин несчастный!

–Замолчи, Холден, тебе говорят, черт подери! – Я его таки вывел из себя. – Замолчи, или я тебе так врежу!

–Сними с меня свои вонючие коленки, болван, идиот!

–Я тебя отпущу – только замолчи! Замолчишь?

Я ему не ответил.

Он опять сказал:

–Если отпущу, ты замолчишь?

–Да.

Он слез с меня, и я тоже встал. От его паршивых коленок у меня вся грудь болела.

–Все равно ты кретин, слабоумный идиот, сукин сын! – говорю.

Тут он совсем взбесился. Тычет мне под нос свой толстый палец, кретин этакий, грозит:

–Холден, в последний раз предупреждаю, если ты не заткнешь глотку, я тебе так дам…

–А чего мне молчать? – спрашиваю, а сам уже ору на него: – В том-то и беда с вами, кретинами. Вы и поговорить по-человечески не можете. Кретина за сто миль видно: он даже поговорить не умеет…

Тут он развернулся по-настоящему, и я опять очутился на полу. Не помню, потерял я сознание или нет, по-моему, нет. Человека очень трудно нокаутировать –это только в кино легко. Но кровь у меня текла из носу отчаянно. Когда я открыл глаза, дурак Стрэдлейтер стоял прямо надо мной. У него в руках был умывальный прибор.