Генрих Ланда - Сборник

…В скверике появились мамы с детьми, что отвлекло его от его мыслей. Он огляделся кругом. Как странно, он раньше не заметил, что сидел на той самой скамейке, где прошлой весной они сидели вместе с Алёной. Тогда была ночь, она была в тонком открытом платье, и он, обнимая её, ощущал шелковистую кожу её плеч.

Всё началось ещё в марте. Но он её знал до этого пожалуй уже года два, вернее не знал, а просто замечал в доме своего друга. Георгий Петрович Сомов был очень общительным и доброжелательным человеком, и постепенно так получилось, что дом профессора Сомова превратился в этакий интеллектуальный салон, быть приобщённым к которому являлось мечтой многих. На правах друга юности он там бывал запросто и видел Алёну, дочку Жоркиной однокурсницы, застрявшей после университета в западноукраинской провинции из-за замужества и выгодной должности в редакции районной газеты. Алёна, поступившая в этот же университет на факультет журналистики, дружила с дочкой Сомовых Валей. Она держалась всегда очень скромно и незаметно, а когда помогала накрывать на стол, напоминала своей бесшумностью горничную. Как-то в период каникул, во время ремонта общежития, когда Сомовы уезжали в отпуск, она даже жила в их квартире, он помнил, как она отвечала на телефонные звонки. Он начал замечать её после того, как в случайном разговоре выяснилось, что она пишет стихи. Он из вежливости попросил дать почитать, она из вежливости обещала, потом ещё пару раз он шутливо напоминал ей об этом. Вот, пожалуй, и всё. Была она невысокого роста, крепкого сложения, румяная и свежая, напоминала итальянку с небольшой картины Брюллова "Сбор винограда", только её каштановые волосы по-совремённому были распущены и подстрижены. И ещё были две ямочки в углах губ, из-за которых она всегда как-бы слегка улыбалась, что в сочетании со скромно опущенными глазами придавало ей вид неискренне кающейся грешницы.

Тогда, мартовским вечером, у гостеприимных Сомовых, как всегда экспромтом, собралось порядочно народу, измученные хозяева уже в четвёртый раз пили чай с очередными новопришедшими гостями, под ногами ползали котята всеобщей любимицы Мурки. Эмиль предпочитал лазить под стулья за котятами, ему это было интересней досужей болтовни. Потом все разместились, притушили свет и начали смотреть какую-то якобы страшно актуальную телепередачу. Он пристроился сзади на краю журнального столика и неожиданно почувствовал прикосновение тёплого пушистого комочка.

Незаметно появившаяся возле него Алёна положила котёнка ему на руки. Всё тот же кроткий скромный взгляд, и предательские ямочки в углах губ, и он почему-то понял, что не просто котёнка она принесла на его колени. Они гладили котёнка, и их руки соприкасались на его полосатой шёрстке. В полумраке комнаты сработал выключатель и запустил слышный только им часовой механизм, и медленно двинулись колёса.

Он уже совсем не следил за телепередачей, и его не удивило, что когда он собрался уходить, возле вешалки оказалась Алёна, одетая в свою лёгкую куртку и вязаную шапочку. Ну естественно, им было по дороге, он жил сравнительно недалеко от студенческого городка.

Они вышли на улицу. В лицо, в ноздри ударил щемяще-свежий воздух мартовской ночи.

Это было время того удивительного равновесия зимы и весны, когда днём тротуары намокают от тающего на весёлом солнце снега, а после заката они снова вымораживаются, становятся сухими и светлыми, и груды ещё обильного снега замыкаются границами скверов, бульваров, газонов и глухих подворотен.

Они медленно шли по ярко освещенной фонарями Кругло-Университетской улице, почти не разговаривая и прислушиваясь к движению часового механизма. Перед Крутым Спуском он предложил ей повернуть в переулок налево и полюбоваться на открывающийся оттуда вид сверху на ночной город. Маленький, ещё совсем заснеженный садик кончался крутым обрывом, крыши многоэтажных домов, стоявших близко к ним, были ниже их уровня. В совершенно чистом небе прямо над ними сияла луна. Они смотрели на луну, он стоял позади неё и держал руки у неё на плечах; от лёгкого поворота её запрокинутой головы шапочка соскользнула с её волос, и он погрузил лицо в это густое душистое очарование. Потом она, не подбирая шапки, повернулась к нему лицом, и он ещё долго целовал её в этом садике, и они попрежнему не разговаривали, потому что всё было совершенно ясным и понятным. И казалось, что жизнь началась сначала, и всё это впервые.