Шмуэль-Йосеф Агнон - Вчера-позавчера

Сладкая Нога говорит со своими собаками на идише, а не на русском и не на иврите. Не на русском – чтобы не понимала собака язык интеллигенток, которые иногда прогуливаются возле его барака. Не на иврите – из-за учеников ивритской гимназии. Чтобы не подружилась слишком с ними собака – сердится он на детей из ивритоязычных школ. Пятнадцатого швата выходят они на большое мероприятие, сажают саженцы, но не ухаживают за ними потом: не поливают их, не окучивают, а оставляют их без ухода, и те засыхают. А почему он не сердится на учителей? Так ведь учителя собираются, только чтобы речи произносить, а речи – это речи.

Сладкая Нога встретил Ицхака, будто расстался он с ним час назад, и не спросил его, где тот был все это время. Как – он не требует, чтобы приходили к нему, так – он не сердится, если не приходят к нему. Слово за слово рассказал ему Сладкая Нога, что и он тоже был в Иерусалиме: он отправился туда навестить своего отца и попросить у него его инструменты. А отец не дал ему инструментов, потому что не хотел, чтобы тот использовал их для повседневных работ. После того как выполнил его отец заказ в Большой синагоге в Иерусалиме, он оберегал свои инструменты от всякой работы, лишенной святости. Однако человек не живет вечно, и через сто двадцать лет кто-нибудь воспользуется его инструментами. Нет, говорил отец, зимой приходят паломники из России, и, когда они отправятся к Иордану и к Мертвому морю, он пойдет с ними и бросит свои инструменты в Мертвое море. Два месяца провел Сладкая Нога в Иерусалиме, и не было места, где бы не побывал он. Особенно любил бродить он под сводами рынков среди продавцов благовоний и золотых дел мастеров, а оттуда шел к Западной стене. Однажды задержался он там до полуночи. Пришли бреславские хасиды оплакивать разрушение Храма. Дали ему брошюру и сказали: «Здесь ты найдешь то, что необходимо твоей душе». Положил он брошюру в карман. Ночью увидел во сне сад, полный благовонных деревьев. Хотел войти в сад, но не пускали его. Увидел его владелец сада, а лицо у него – лицо ребе, протянул он ему руку и ввел его. Назавтра пошел он к Западной стене. Спросили его бреславские хасиды: «Заглянул ты в книгу нашего учителя?» Сказал им: «Нет». Сказали ему: «Почему?» Сказал им: «Не знаю». Сказали ему: «Твое лицо светится, что случилось с тобой?» Сказал он им: «Не случилось со мной ничего». Сказали ему: «И все-таки…» Вспомнил он свой сон и рассказал им. Сказали ему: «Счастлив ты, что удостоился увидеть учителя нашего во сне». Спросили они его: «Как выглядел учитель наш в эти минуты?» Рассказал он им. Сказали ему: «Он это, это он!»

Как-то раз встретил Ицхак у Сладкой Ноги Хемдата. Хемдату нечем заняться, и он ничего не делает. Все то время, что был он в галуте, а сердце его – в Эрец Исраэль, он писал стихи, теперь, когда он живет в Эрец Исраэль, что ему делать? Сочинять стихи о тоске, терзающей его?

Но не потому он молчал. Казалось ему, что если напишет он то, что хочется ему написать, это будет его последняя вещь, и он боялся, что умрет. Как боялись мы в детстве, когда читали у мудрецов «И раскайся за день до твоей смерти!». И мы боялись, что, может быть, этот самый день уже наступил, а мы не успели раскаяться.

Хемдат и Ицхак были ровесниками и должны были идти в армию. Уклонились они от мобилизации и приплыли в Эрец Исраэль в один и тот же день на двух разных кораблях. Хемдат приветливо встретил Ицхака, хотя и не любил его ремесла: есть в нем доля обмана, ведь маляры приукрашивают безобразные вещи.

Сладкая Нога не разговаривает сразу с двумя гостями, ведь любой, обращающийся к двоим, похож для него на человека, говорящего перед аудиторией, а любой, говорящий перед аудиторией, похож на оратора, а уж ораторов в Яффе предостаточно и без него. А поскольку и Хемдат и Ицхак – оба здесь, оставил он их и занялся своим делом.

Спросил Хемдат Ицхака, когда они остались вдвоем: «Что нового ты слышал оттуда?» (Оттуда – то есть из Галиции.) И глаза его затуманились, как у человека, вспомнившего дорогое ему место. Нечего было Ицхаку рассказывать. Взял его Хемдат под руку и сказал ему: «Пойдем!» Пошли они по песку. Это – песок Яффы, в котором ты увязаешь. Ицхак, привыкший к земле Иерусалима, удивлялся сам себе, как он ухитряется вытаскивать свои ноги из этих песков. Не успеваешь вытащить одну ногу, как уже вторая утопает в песке. Хемдат, привыкший к Яффе, шел по песку, будто по ковру.

Все еще жил Хемдат в Неве-Цедек и решил пригласить Ицхака к себе на чашку кофе. Только он собрался пригласить его, как подошли они к гостинице Яакова Малкова. Сказал ему Хемдат, Ицхаку: «Если ты не возражаешь, зайдем!»