Эрих Мария Ремарк - Возвращение с Западного фронта (сборник)

Внизу, на дороге, послышались бубенцы – проехали сани. Я пошел обратно. Пат шла мне навстречу.

– Где ты был?

– Захотелось пройтись.

– У тебя дурное настроение?

– Нет, нисколько.

– Радуйся, дорогой мой! Сегодня радуйся! Ради меня! Кто знает, когда я снова смогу пойти на бал?

– На балы ты будешь ходить очень часто.

Она прильнула к моему плечу.

– Раз ты это говоришь, значит, так оно наверняка и будет. Пойдем потанцуем. Сегодня мы впервые танцуем вдвоем.

Мы еще потанцевали, и теплый мягкий свет милосердно маскировал тени, которые в этот поздний час проступали на лицах.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.

– Хорошо, Робби.

– Какая ты красивая, Пат!

Ее глаза засветились.

– Как хорошо, что ты мне это говоришь!

Я ощутил на своей щеке ее теплые, сухие губы.

В санаторий мы вернулись совсем поздно.

– Вы только посмотрите, какой у него вид, – хихикнул скрипач и украдкой показал на русского.

– У вас точно такой же вид, – раздраженно ответил я.

Он ошарашенно взглянул на меня, а потом ехидно проговорил:

– Ну понятно – вы-то сами здоровы как бык! Что вам до этих нюансов!

Я подал русскому руку. Он пожал ее с легким поклоном, затем бережно и нежно помог молодой испанке подняться по лестнице. Я смотрел, как они шли наверх, освещенные ночными лампочками, и почему-то мне подумалось, что на этой крупной сутулой спине и на хрупких плечах девушки вся тяжесть мира.

Маска смерти волокла по коридору заартачившегося жиголо. Антонио пожелал нам доброй ночи, и в этом почти беззвучном прощании было что-то призрачное.

Пат снимала платье через голову. Она стояла согнувшись и дергала что-то у плеча. При этом порвалась парча. Пат пригляделась к месту разрыва.

– Платье, видимо, уже изрядно поистрепалось, – сказал я.

– Не важно, – сказала Пат. – Думаю, что оно мне уже не понадобится.

Она медленно сложила платье, но не повесила его в шкаф, а поместила в чемодан. И вдруг на ее лице как-то сразу обозначилась усталость.

– Посмотри-ка, что я припасла, – быстро сказала она и вынула из кармана пальто бутылку шампанского. – Сейчас мы устроим себе отдельный маленький праздник.

Я взял стаканы и наполнил их. Улыбаясь, она отпила глоток.

– За нас с тобой, Пат.

– Да, дорогой, за нашу с тобой прекрасную жизнь.

Но как же все это было ни на что не похоже – и эта комната, и эта тишина, и наша печаль. Разве не раскинулась за дверью огромная, бесконечная жизнь, с лесами и реками, полная могучего дыхания, цветущая и тревожная, разве по ту сторону этих больших гор не стучался беспокойный март, будоража просыпающуюся землю?

– Ты останешься у меня на ночь, Робби?

– Останусь. Ляжем в постель и будем так близки, как только могут быть близки люди. Стаканы поставим на одеяло и будем пить.

Шампанское. Золотисто-коричневая кожа. Предвкушение. Бодрствование. А потом тишина и едва слышные хрипы в любимой груди.

Снова задул фен. Он шумно гнал сквозь долину влажное тепло. Снег оседал. С крыш капало. Температурные кривые больных ползли вверх. Пат должна была оставаться в постели. Каждые два-три часа ее смотрел врач, чье лицо становилось все более озабоченным.

Однажды, когда я обедал, ко мне подошел Антонио и сел за мой столик.

– Рита умерла, – сказал он.

– Рита? Это вы о русском?

– Нет, это я о Рите, об испанке.

– Не может быть, – сказал я, похолодев. В сравнении с Пат Рита была гораздо менее опасно больна.

– Здесь может быть больше, чем вы думаете, – грустно возразил Антонио. – Она умерла сегодня утром. Все осложнилось воспалением легких.

– Ах, воспаление легких! Это другое дело, – облегченно сказал я.

– Восемнадцать лет. Страшно все-таки. И как тяжело она умирала.

– А что с русским?

– Лучше не спрашивайте. Никак не хочет поверить, что она мертва. Уверяет, что это мнимая смерть. Не отходит от ее постели, никто не может увести его из комнаты.

Антонио ушел. Я уставился в окно. Рита умерла, а я сидел и думал лишь об одном: это не Пат. Это не Пат.

Сквозь остекленную дверь коридора я увидел скрипача. Не успел я встать, как он уже направился ко мне. Выглядел он ужасно.

– Вы курите? – спросил я, чтобы что-то сказать.

Он громко рассмеялся:

– Конечно, курю! А почему бы и нет? Теперь-то уже все равно.

Я пожал плечами.

– Вам все это небось смешно. Строите из себя этакого порядочного! Кривляка! – насмешливо проговорил он.

– Вы что, спятили? – удивился я.