Осип Мандельштам - Сохрани мою речь навсегда… Стихотворения. Проза (сборник)

«Возводить здание» – для ОМ не метафора, а тема: когда акмеисты выступили в 1913 г. с программной подборкой своих стихов, она кончалась стихами ОМ «Айя-София» и «Notre Dame». Notre Dame(собор Парижской Богоматери XII в.) – стихотворение с идеей четкой, как мораль: вот так из тяжести недоброй И я когда-нибудь прекрасное создам. Это стихи о храме, но это не религиозные стихи: для ОМ религия – часть культуры, а не наоборот. Подчеркнута преемственность культур кельтской ( чужой народ ), римской ( римский судия ) и христианской. Подчеркнуто динамическое противоборство сил, на которых держится готическая постройка: тяжесть свода тараном старается рассыпать стены во все стороны, но подпружные арки (аркбутаны, ребра ) подпирают стены по главным швам, куда разбегаются нервюры ( нервы ) стрельчатого свода. Этим контрфорсным образам соответствует антитетический стиль, особенно в 3-й строфе; за с тростинкой рядом дуб стоят и басня Лафонтена – Крылова, и пушкинский «Аквилон», и «мыслящий тростник» Паскаля и Тютчева, а за всюду царь – отвес стоят и платоновские, и масонские образы. Айя-София(константинопольский собор императора Юстиниана VI в.), наоборот, свободна от «тяжести недоброй», от усилий зодчего, ее купол как на цепи спущен с небес (выражение историка Прокопия), колонны добровольно пожертвованы языческими богами, апсиды и экседры (полукруглые ниши) легко простираются вширь ( на запад и восток – символы первоначального единства католичества и православия), а в слове паруса (треугольники, где купол опирается на углы стен) сохраняется буквальный смысл, воздушный и плавучий. Храмы-символы католичества и православия противопоставлены, таким образом, как религия, возносящая человека ввысь (финальная мысль – творчество), и религия, сходящая к человеку с выси (финальная мысль – вечность); третья религия, в стих. Лютеранин, соседствует с ними как религия, живущая с человеком на земле, религия быта (финальная мысль – незаметность). Стихотворение описывает похоронную процессию (сперва издали, потом изблизи, потом опять издали), сперва кажется, что это лицемерие, потом – что это правильная мера чувств (слезой приличной – оттенок иронии), и наконец – что эта мера чувств правильна не только для лютеранина, но и для всех нас. Давний мандельштамовский страх смерти преодолевался в «Notre Dame» сосредоточенностью в творчестве, в «Айя-Софии» – растворением в вечности, в «Лютеранине» – низведением смерти до бытовой мелочи: свеча сгорает, но в полдень это не нужно и не видно. В подтексте стихотворения – Тютчев: «Я лютеран люблю богослуженье…» (трагическое безверие), «И гроб опущен уж в могилу…», и, может быть, Анненский: «День был ранний и молочно-парный…» (трагическое ничтожество). Не нужно забывать протестантского вероисповедания самого ОМ.

Три других «архитектурных» стихотворения посвящены Петербургу. Адмиралтействоописывает сперва дальний вид здания, окруженного зеленым садом, потом сквозь зелень циферблат над главным входом (ср. «Нет, не луна…»), потом общий массив центральной постройки города ( акрополь ), устремленного к морю ( фрегат ), потом ее шпиль, устремленный ввысь ( мачта-недотрога, с оттенком значения «нерукотворная»), и на шпиле маленький кораблик ( ладья воздушная, с намеком на лермонтовский «Воздушный корабль»); вывод – красота не прихоть, а хищный глазомер… – программное положение акмеизма. Пятая стихия – человеческое творчество, покоряющее природу и вырывающееся из пространства ( Медузы – маски на фасаде здания, якоря – украшения его подножия). Стих. «На площадь выбежав, свободен…»описывает Казанский собор, построенный А. Н. Воронихиным (1759–1814; в первой публикации 1914 г. подзаголовок «Памяти Воронихина») по образцу св. Петра в Риме, с полукруглой колоннадой, обращенной к Невскому. Сравнение храма с пауком (распускающим лапы-щупальца из верхней точки купола) – из Гюисманса; сопоставление с гигантом, прижатым как скала – может быть, с Исаакиевским собором, порицать архитектуру которого было модно в 1910-х гг. Стихотворение впервые было напечатано в цикле «Рим» (вместе со стих. «Посох» и «О временах простых и грубых…»), т. е. примыкает к размышлениям о России и чаадаевском Риме. О третьем стихотворении, «Петербургские строфы», см. ниже.

Акмеистическое признание посюстороннего мира как темы для стихов открывало возможность писать небольшие бытовые зарисовки, остраненные необычным образом или точкой зрения. «Тысячеструйный поток…»(весна и траур) напоминает набросок к «Лютеранину». Летние стансы(вечер на набережной у Летнего сада) омрачены финальным образом «самоубийца молодой». Стариквозвышен сравнением с Верленом (заметим эпитет детский ) и Сократом с его суровой женой; внешнее сходство Верлена с Сократом было общим местом. Сокращение 1937 г. – во избежание иудейских ассоциаций. «О временах простых и грубых…» – дворник, в поздний час отворяющий ворота, сравнивается с зевающим скифом, и поэтому вспоминается ссыльный Овидий, среди северных четырехколесных повозок с тоской вспоминающий южные двухколесные. Царское Село – целый ряд картинок «искусственного города» под Петербургом, застойный быт которого подчеркнут повторами строчек в начале и конце строф. Князь со свитой – Великий князь, член царского дома. Шарманка(смысл: лучше или настоящая, туманная музыка, или скрежет точильного камня, чем эти межеумочные механические звуки!) комична оттого, что это сонет, затянутый на две однообразно повторяющиеся рифмы -енье и -ень. «Мороженно!» Солнце. Воздушный бисквит…»(первоначально – в юмористическом «Новом Сатириконе»; по всем воспоминаниям, сам ОМ очень любил сладкое) звучит иронически возвышенно из-за вереницы гипербол в молочные Альпы, от булочных граций и особенно и боги не ведают. Четыре стихотворения посвящены спорту – светская тема, модная в 1910-х гг. и памятная ОМ по Тенишевскому училищу. Сонет Спорт – отклик на ежегодные состязания по гребле Оксфордского и Кембриджского университетов (ОМ сам был хороший гребец): перечень английских видов спорта от грубого футбола до божественного тенниса. Румяный шкипер – привычный карикатурный образ англичанина. Два стихотворения под заглавием Футболразвились из одного черновика: в первом с его мрачноватой концовкой – общая картина (по воспоминаниям Ахматовой – взгляд из окна кадетского корпуса на Васильевском острове, где снимал комнату ОМ), во втором схватка у футбольных ворот (вместо отточия в конце стихотворения ранее было: «и враги»). Мяч сравнивается с головой библейского Олоферна, отсеченной Юдифью (ср. картину Джорджоне, упомянутую в «Египетской марке»), Теннисвозвышен античной стилизацией: струны лир, олимпийский поединок, аттический (т. е. афинский) солдат на фоне спортсмена, бензина и прочих примет современности. Случайно сохранившийся отрывок «Развеселился наконец…»интерпретации не поддается.