Орхан Памук - Дом тишины

Кемаль-бей снова включил радио. Я по-прежнему старался не думать ни о чем. Все молчали. Закончив свою работу, аптекарша сказала:

– А сейчас прямо в больницу! Упаси бог, может быть кровоизлияние в мозг. По голове он ее сильно бил, чтобы в голове ничего не…

– Старший брат дома, Реджеп? – спросила Нильгюн.

– Нет, – ответил я. – Увез машину в ремонт.

– Немедленно садитесь в такси и езжайте в больницу, – велела женщина. – У тебя есть деньги, Реджеп-бей?

– Я дам, – сказал Кемаль-бей.

– Нет, – ответила Нильгюн. – Сейчас я хочу домой. – Вставая, она застонала.

– Постой, – сказала аптекарша. – Я сделаю тебе обезболивающий укол.

Нильгюн ничего не ответила, и та увела ее в другую комнату. Мы с Кемалем-беем молчали. Он смотрел из витрины на улицу, на картину, которую наблюдал каждую ночь до утра: витрина кафе напротив, реклама кока-колы, фонарь и бутерброды с мясом. Чтобы не молчать, я произнес:

– Я приходил в понедельник вечером, купил аспирин. Сказали, ты спал. И еще – что тем утром ты ездил на рыбалку.

– Это всегда так, – ответил он. – Чем бы ни занимался человек, она к нему всегда прицепится.

– Что?

– Политика.

– Я не знаю, – пробормотал я.

Потом мы еще некоторое время смотрели на улицу. На воскресную толпу, тянувшуюся на пляж. Потом женщины вернулись. Я посмотрел на Нильгюн и увидел ее лицо: один глаз наполовину заплыл, а обе щеки полностью посинели. Жена Кемаля-бея сказала, что нам обязательно нужно ехать в больницу. Нильгюн не хотела, но та настаивала и потом попросила мужа:

– Вызови такси.

Тогда Нильгюн встала и взяла свою сумку:

– Нет. Мы пойдем пешком, мне станет лучше. До дома-то всего ничего.

Муж с женой продолжали говорить, что надо ехать в больницу, а я схватил свои авоськи, пакеты и взял Нильгюн под руку. Она по привычке легонько оперлась на меня. Мы открыли дверь, зазвонил колокольчик, и вдруг Кемаль-бей спросил:

– Ты коммунистка?

Нильгюн кивнула избитой головой: «Да». Он хотел промолчать, но не сдержался и с тревогой спросил:

– А откуда они узнали?

– По газете, которую я покупала в бакалее!

– А! – облегченно вздохнул Кемаль-бей, но видно было, что ему стыдно, а потом он смутился еще больше, потому что его красивая жена сказала:

– Вот видишь! Разве я тебе не говорила, Кемаль?..

– Молчи! – внезапно закричал на нее Кемаль-бей. Казалось, ему надоело смущаться и сдерживаться.

Мы вышли с Нильгюн на улицу, на солнце.

– Облокотись на меня хорошенько, дорогая, – сказал я. – И сумку мне свою дай.

Никем не замеченные, мы прошли по главной улице, повернули на соседнюю, пошли под балконами, где были развешены разноцветные купальники и полотенца, мимо садов. Многие еще завтракали, на нас никто не смотрел. Только какой-то парень на велосипеде посмотрел на нас, но, думаю, он смотрел не на избитую Нильгюн, а на меня, карлика. Я понял это по его глазам. Потом нас обогнала одна маленькая девочка, она смешно, как утка, раскачивалась в забавных пляжных сандалиях, и это рассмешило Нильгюн.

– Когда я смеюсь, у меня здесь болит, – показала она на висок, но опять засмеялась и спросила: – А ты чего не смеешься, Реджеп? Чего ты такой серьезный? Ты всегда такой строгий. И, как все серьезные люди, всегда в галстуке. Улыбнись.

Я попытался сделать над собой усилие и улыбнуться, и тогда она сказала:

– А-а-а, у тебя, оказывается, и зубы есть!

Я смутился еще больше и засмеялся. Но потом мы замолчали, затем она заплакала, и я решил, что ей не хочется, чтобы кто-то видел, как она плачет, и отвернулся. Но она начала дрожать, и я решил ее успокоить:

– Не плачь, милая, хватит, не плачь.

– Непонятно зачем… – говорила она. – И так глупо, без причины… Я дура, парню…

– Не плачь, не плачь.

Мы остановились, я гладил ее по голове. А потом вспомнил – ведь бывает, когда человеку хочется поплакать в одиночестве. И перестал ее успокаивать. Посмотрел на улицу. Какой-то парень испуганно и с любопытством смотрит на нас с балкона дома на противоположной стороне. Он наверняка решит, что она плачет из-за меня. Вскоре Нильгюн замолчала, попросила свои темные очки, сказала – они в сумке, я вытащил, дал ей. Она надела их.

– Идет, – сказал я, она засмеялась.

– Я красивая? – спросила она и, не дожидаясь моего ответа, спросила снова: – А мама моя красивая была? Какая она была, Реджеп?

– И ты красивая, и мама твоя красивой была.

– Какой была моя мама?

– Она была хорошей женщиной, – сказал я.

– Что значит «хорошей»?