Джон Голсуорси: Секхет

Вархет все улыбался, и его влажные, трагические глаза блуждали по лицам судей. Его отвели в сторону, поставили под самым большим лимонным деревом. И тогда из нашей толпы выступил второй подсудимый, загорелый, весь в грязи; на вид ему было лет пятьдесят. Его черные глаза сверкали из-под спутанных волос, все лицо заросло бородой, а одет он был в такое отрепье, что походил на матерчатую швабру.

Диарнак.Твое имя? Наин? Говори, Наин!

Наин.Я бродяга.

Диарнак.Это мы видим.

Наин.Я умер час назад.

Диарнак.Отчего?

Наин.Оттого, что вынужден был оставаться на одном месте.

Бутта.Что? Как это так?

Наин.Они схватили меня и держали все время в одном месте. Я терпел это целый месяц. А потом меня одолела тяга к странствиям, и я сбежал от них навсегда.

Диарнак.Но в таком случае, что означают эти лохмотья? По закону…

Наин.Я упросил их отдать мне мою одежду, чтобы я мог умереть в ней, и они смиловались надо мной.

Мелброн.Уважая свободу личности, общество вынуждено однако ограничивать нежелательных субъектов.

Марроскуин.Это пахнет вар-р-р-варством.

Сомбор.Так, значит, ты один из тех жалких негодяев, которые не хотят работать?

Наин.Ну и что же?

Сомбор.Никакой приговор не будет для тебя слишком суровым.

Диарнак.Почему ты не пошел в солдаты?

Бутта.Диарнак, не оскорбляй знамя! Мой друг, ты сумасброд. По-моему, ты заслужил то, что ожидает тебя. Ты, видно, родился усталым.

Наин. Да.

Диарнак.Что ты можешь сказать в свою защиту?

Наин.Ничего. Только вот тяга к странствиям…

Сомбор.Голосуем!

Марроскуин.Одну секунду! Ведь это и в самом деле любопытно – тяга к странствиям! Друг мой, расскажи, что это такое!

Наин.Как бы мне вам объяснить… Ну, скажем, ты делаешь какую-нибудь мерзкую работу – качаешь воду, или кладешь кирпичи, или подметаешь улицу, и так целый месяц; и вдруг вот здесь у тебя защемит. И ты говоришь себе: «Ах, да что же это!» И снова качаешь воду или кладешь кирпичи. Но назавтра – все брошено и ты уже в пути.

Марроскуин.Мой дорогой друг, ты говоришь невразумительно. Что… что именно ты чувствуешь в такие минуты?

Наин.Господин мой, если вам угодно, я скажу: это словно запах дождя в пустыне. Почуешь его – и уже не можешь оставаться там.

Марроскуин.Ага! Теперь я понимаю. Это очень к-р-р-асиво! Ты мог бы стать художником. Я даже думаю, нам следовало бы…

Диарнак.Марроскуин! По моим новым законам этот человек должен был осесть и постоянно работать на одном месте. Он умер и нарушил эти законы. Если мы оставим его поступок безнаказанным, мои новые законы тоже будут мертвы.

Марроскуин.И все же – тяга к странствиям! Это так поэтично!

Бутта.Никогда не испытывал ничего такого!

Сомбор.Большинство людей не хочет работать; и если мы не осудим этого человека, большинство решит, что работать незачем.

Мемброн.Мы должны смотреть правде в глаза, но не быть циничными. Лично я хочу работать, все мы хотим работать, разве только за исключением Марроскуина.

Диарнак.Но ведь мы правители.

Сомбор.Да. Мы делаем то, что нам нравится, а большинство людей – нет.

Марроскуин.Это правда; и все же не так легко…

Бутта.Марроскуин, если б тебя с детства приучили к трудолюбию, как меня, ты не стал бы церемониться с этими слюнтяями, которые не могут заставить себя заниматься делом.

Марроскуин.Боже сохрани!

Диарнак.Голосуем! Кто за Секхет? Все, кроме Марроскуина. Увести осужденного!

Наина поставили под лимонным деревом, и вперед выступила из толпы третья. Это была молодая женщина, высокая, хорошо сложенная, в платье с глубоким вырезом, таком коротком, что оно не закрывало даже лодыжки. Светловолосая, круглолицая, она была хороша собой и мила; но в голубых, как незабудки, подведенных глазах таилось что-то трагическое. Ласково и вместе с тем испуганно перебегали они с одного лица на другое.

Мемброн.Твое имя? Талете? Тебе незачем и говорить нам, кто ты такая. Мы готовы принять во внимание любое смягчающее обстоятельство. Хоть ты и совершила смертный грех, мы должны быть милосердны. Говори!

Талете.Господин, то, что сделала я, сделал и мужчина.