Борис Васильев - Аты-баты, шли солдаты

– Товарищ по училищу, – вздохнул Игорь. – Уже лейтенант и уже – с медалью. А я – тыловая крыса, ловкач…

– Вот дурачок-то, господи, – сказала Кима, открывая люк. – Влезай за мной. На чердак.

На чердаке было темно, и Игорь остановился возле люка, не зная, куда подевалась Кима и куда ему идти.

– Ну где ты там? – шепотом спросила Кима. – Закрой люк и иди сюда. Только люком не стукни.

Игорь осторожно опустил крышку люка, отчего стало уж совсем черно. Опустившись на четвереньки, он пополз куда-то в кромешной мгле, пока не треснулся лбом о балку.

– Это ты ударился? – поинтересовалась Кима с другого конца чердака.

– Я.

– Где же ты?

– Не знаю.

– А что ты там делаешь?

– Чешу голову.

– Фонарь у тебя есть?

– Теперь есть. На лбу.

И они оба весело рассмеялись.

– Похоже, мы обречены ползать по чердаку, пока не рассветет, – сквозь смех сказал Игорь.

– Я не ползаю, – ответила Кима. – Я сижу на своей постели.

– А где это?

– Тут.

– А где это – тут?

И они снова засмеялись.

– Если я расскажу девочкам, они ни за что не поверят, – весело сказала Кима. – Они скажут, что я вычитала это у Марка Твена.

– У Твена, по-моему, этого нет.

– А ты читал «Простаки за границей»?

– Не читал, – признался Игорь. – Я опять поползу, ладно? До следующего фонаря: два фонаря – пара. А ты смейся, Кимка. Смейся. Я буду ползти на твой смех, как на маяк.

Кима тихо смеялась. Игорь преодолел наконец-таки темное пространство, и их руки встретились. И возникло молчание. Потом Кима очень серьезно спросила:

– Ты с кем на выпускном вечере целовался?

– Я?! – с возмущением переспросил Игорь. – Я вообще никогда ни с кем не целовался.

– А Катька написала, что ты с ней целовался в раздевалке.

– Как ей не стыдно! – возмутился Игорь. – Если хочешь знать, единственный человек, которого я хотел поцеловать…

Он замолчал.

– Вспоминаешь, как его звали?

– Вспоминаю, что у этого человека была ангина, и на вечер он прийти не мог.

– Я знала, что Катька – врушка, – помолчав, сказала Кима. – А почему же ты не поцеловал меня, когда мы в походе ушли за хворостом?

– Я мечтал об этом, Кимка, но… Мне казалось, что ты сердишься на меня.

– Сержусь? Да за что же, господи? – Она вздохнула. – Ничего-то вы, мальчишки, не понимаете. Разве я могла на тебя сердиться? Любая девчонка поняла бы, что не могла. Даже страшная дура поняла бы, а ты…

– Ты сердилась на меня, – упрямо повторил Игорь. – Мне очень стыдно, Кима, честное слово, стыдно. И всегда было стыдно. Мне и сейчас стыдно, но тогда я поспорил с Борькой Яценко…

– Он погиб, Игорь.

– Да, он погиб. А я всегда думал, что ты была в него влюблена.

– Вот глупости-то. Какие же вы, мальчишки, дураки! Так о чем вы поспорили?

– Ну, мы поспорили, – Игорь с трудом начал исповедь. – Ну, что… что я дотронусь до тебя. Ты стояла у доски, а я подошел и положил тебе руку на плечо. Вот… А потом взял и провел рукой… Ну там, где нельзя.

– А где нельзя?

– Ну там. Ну сама знаешь…

– Знаю? – Кима тихо засмеялась. В темноте послышалось какое-то шуршание, что-то негромко щелкнуло. – Да-да, это ужасно! Ты нарушил табу…

– Вот, – тяжко вздохнул Игорь. – А ты на меня так тогда посмотрела, будто я тебя ударил. И мне стало стыдно. И стыдно до сих пор.

– Иди сюда, – шепнула она. – Ближе. Еще. Тут места хватит. Дай руку. Значит, тут нельзя? Тут, да? Тут?..

Она была совсем рядом. И рука Игоря ощутила теплую и упругую девичью грудь.

– Молчи, – бессвязно шептала она. – Можно, понимаешь. Можно, потому что вас убивают… а мы остаемся. Можно, потому что я люблю тебя. Можно, дурак ты несчастный, и я дура несчастная, и пусть хоть наши дети будут счастливее нас…

Тенгиз охапками доставал гвоздики из корзины, а Юнесса, Валентина Ивановна и сестры Крынкины складывали из них букеты.

– Подумать только, гвоздики – в марте, – сказал профессор Сайко. – За парочку этих корзин можно, я полагаю, и «Волгу» купить?

– Можно, – спокойно согласился Тенгиз. – Можно купить «Волгу». А можно положить на могилу отца.

– Вопросы будут, профессор? – ехидно поинтересовался Лавкин.

– Извините меня, Тенгиз, – виновато произнес Сайко. – Я имею глупую привычку неудачно острить.

– Я тоже люблю шутки, – сказал Тенгиз. – Только сегодня не время для шуток. И не место. Так мне кажется. Извините.

Анна и Константин сидели в узкой светелке и молчали, то ли прислушиваясь к разговорам в соседней комнате, то ли думая о своем. Потом Анна спросила: