Эрнест Хемингуэй - Прощай, оружие! Иметь и не иметь

– Ну что? Как поживаете? – Она пожала мне руку.

– Привет, – сказал Мейерс.

– Как скачки?

– Прекрасно. Лучше не бывает. Я выиграла три раза.

– А вы? – спросил я у Мейерса.

– Неплохо. Один раз выиграл.

– Я про него ничего не знаю, – сказала миссис Мейерс. – Он меня не посвящает.

– Да все у меня хорошо, – ответил он радушно. – Вы бы тоже выбрались. – Он оставлял впечатление человека, который то ли на тебя не смотрит, то ли принимает за кого-то другого.

– Выберусь, – пообещал я.

– Я собираюсь проведать вас в госпитале, – сказала миссис Мейерс. – У меня есть кое-что для мальчиков. Вы все мои мальчики. Мои ненаглядные.

– Вам будут рады.

– Мои ненаглядные. Вы тоже. Вы один из моих мальчиков.

– Мне пора возвращаться, – сказал я.

– Передайте мои приветы дорогим мальчикам. У меня для них много чего есть. Отличная марсала и пироги.

– Всего хорошего, – сказал я. – Они будут страшно рады вам.

– Всего хорошего, – подхватила миссис Мейерс. – Приходите на галерею. Вы знаете, где мой столик. Мы там каждый вечер.

Я пошел дальше. Захотелось купить в «Кове» чего-нибудь для Кэтрин. В результате купил коробку шоколада и, пока продавщица ее заворачивала, подошел к барной стойке. Там сидели пара британцев и несколько авиаторов. Я выпил мартини в одиночку, расплатился, взял на выходе коробку шоколада и двинулся дальше в сторону госпиталя. Возле небольшого бара неподалеку от «Ла Скалы» я увидел знакомых: вице-консула, двух парней, занимавшихся оперным пением, и Этторе Моретти, итальянца из Сан-Франциско, воевавшего в национальной армии. Я с ними выпил. Один из певцов, Ральф Симмонс, выступал под псевдонимом Энрико Дель Кредо. Я не знал, какой у него голос, но он всякий раз подавал дело так, будто вот-вот у него случится нечто грандиозное. Он был упитанный, а кожа вокруг носа и губ шелушилась, как от сенной лихорадки. Ральф недавно вернулся из Пьяченцы, где был бесподобен в «Тоске».

– Вы, конечно, ни разу меня не слышали? – спросил он меня.

– А когда вы будете петь здесь?

– Осенью в «Ла Скале».

– Тебя забросают креслами, – встрял Этторе. – Вы слышали, что в Модене его забросали креслами?

– Наглое вранье.

– Да, – подтвердил Этторе. – Я там был и сам запустил в него шесть кресел.

– Макаронник из Фриско.

– Ему не дается итальянский, – продолжал Этторе. – И куда бы он ни приехал, его забрасывают креслами.

– Оперный театр в Пьяченце самый сложный в Северной Италии, – заявил второй тенор. – Поверьте, петь там – такое испытание! – Этого звали Эдгар Сондерс, а выступал он под псевдонимом Эдуардо Джованни.

– Я хочу своими глазами посмотреть, как вас забросают креслами, – сказал Этторе. – Вы не можете петь на итальянском.

– Псих, – отозвался Эдгар Сондерс. – Выучил два слова: «Забросают креслами».

– А что еще им делать, когда вы оба поете? – возразил Этторе. – Потом в Америке будете всем рассказывать о своих триумфах в «Ла Скала». Да вас остановят после первой же ноты.

– Я буду петь в «Ла Скала», – сказал Симмонс. – В октябре я буду петь «Тоску».

– Пойдем послушать, Мак? – обратился Этторе к вице-консулу. – Кто-то ведь должен их защитить от публики.

– Может, их защитит американская армия, – предположил вице-консул. – Еще выпьешь, Симмонс? А ты, Сондерс?

– О’кей.

– Я слышал, ты получишь серебряную медаль, – обратился ко мне Этторе. – Что будет написано в представлении?

– Не знаю. Я совсем не уверен, что ее получу.

– Получишь. И сразу вырастешь в глазах у девочек в «Кове». Они подумают, что ты положил две сотни австрийцев или в одиночку захватил целую траншею. Я знаю, что говорю. Думаешь, мне легко достались мои боевые награды?

– А сколько их у тебя, Этторе? – спросил вице-консул.

– Все, какие есть, – ответил за него Симмонс. – Ради этого парня была затеяна война.

– У меня две бронзовые медали и три серебряные, – сказал Этторе. – Но бумаги пришли только на одну.

– А что с остальными? – поинтересовался Симмонс.

– Военные операции не были успешными. Если военная операция неуспешная, все медали придерживают.

– Сколько ранений ты получил, Этторе?

– Три тяжелых. У меня за них три нашивки. Видите? – Он повернул рукав. Нашивки, параллельные серебристые полоски на черном фоне, сидели на рукаве дюймах в восьми пониже плеча. – У тебя тоже есть одна, – обратился Этторе ко мне. – Это вещь, скажу я тебе. По мне, так лучше, чем медали. Поверь, дружище, три тяжелых – это не шутка. Ты получил одну за ранение, которое тебе уже стоило трех месяцев госпиталя.