Владимир Арро - Поиски стиля

Но тут она вспомнила, что за сберкассой ее ждет машина, а еще дальше, на плоскогорье меж сопок, скоростной комфортабельный самолет. А совсем далеко, за морем, за стылыми озерами и кружевными лесами – добрый инженер-конструктор по фамилии Дунин.

И Леля замедлила шаг. Два окна привлекали ее и отталкивали, она одновременно испытывала потребность смотреть на них и не смотреть. Там тоже свешивалась сетка с продуктами и была открыта форточка, из которой, как ей показалось, выходит, подрагивая и мерцая, теплый воздух чужой жизни. Чтобы открыть ее, вспомнила Леля, нужно встать коленом на подоконник. Она ощутила в руке холод задвижки.

И вдруг из парадной, которую она все это время держала под взглядом, вышли два человека. Леля остановилась, а они, не спеша, взявшись за руки, не видя ее, пошли к ней навстречу под пение радиол. Леля застыла на месте. Они приближались.

И тут раздался звук, похожий на тот, который случается при пощечинах. Это Дунин в своей комнате всплеснул руками – линии пересеклись! Он допил кофе, оставшийся в стакане, и поднял с полу гантели. Не отходя от ватманского листа, он сделал несколько упражнений на развитие плечевых и поясничных мышц. Линии пересеклись, он это видел. Но Дунин вдруг почувствовал, как что-то связывает его радость. Он осторожно опустил гантели и навис над кульманом. И понял причину своего разочарования: на снежной равнине листа появилось много новых линий, жаждущих пересечения. И пока они множились, ему, Дунину, не будет покоя.

Он посмотрел на часы и, забубнив какой-то вульгарный мотив, пошел на кухню варить новый кофе. Тут же он вспомнил, что Леля не переносит эту его привычку в минуты рассеянности прибегать к вульгарным мотивам. «Ну, вот еще», – подумал Дунин и запел еще громче. «Зашел я в чудный кабачок! Тру-ля-ля!.. Вино там стоит пятачок. Тру-ля-ля!..» – пел Дунин, радуясь тому, каким удачным получается выходной день. Он знал, что до шести вечера еще много можно успеть.

Они стояли друг против друга на снежной тропинке: Леля и те два человека – маленький и большой. Она наклонилась к меньшему и спросила:

– Ты кто? Тебя как зовут?

Он ответил:

– Антоша. А ты?

Она рассматривала его недоверчиво и пристрастно. Потом нащупала в кармане два мятных леденца, которые выдают в самолете, и вложила их в его руку.

– Ты с самолета? – спросил мальчик.

– С самолета.

– А вам соль давали?

– Давали.

– А где она?

– Не помню… Наверное, съела.

– Ну-у… – сказал он разочарованно и прошел мимо.

И Леля тоже, не подняв головы, чтобы не взглянуть на большого, повернулась и пошла прочь со двора. Ее никто не нагнал, не окликнул, разве что одна молодая пара пересекла ей путь: юноша нес два графина с пивом, а девушка блюдо рыбы в томате – на вытянутых руках. «В общежитии свадьба», – подумала Леля.

К трем часам Дунин почувствовал, что голоден, и, не надев пиджака, в пальто, накинутом на рубаху, пересек трамвайный путь. Он прошел два квартала и в доме семнадцать, где помещалось кафе, стоя за мраморным столиком на слякотном грязном полу, стал обедать. Сначала он съел порцию трески в томате, а после сосиски, почему-то пахнувшие противогазом. Но Дунин этого не замечал. «Милая, – думал он, милая, добрая Леля!» Он был все-таки одиноким и остро это иногда ощущал.

В это время Леля неслась по дымящейся поземкой автостраде к аэропорту. Еще в городе, на автобусной остановке, водитель с согласия Лели подсадил к ней мужчину и женщину. Они теперь подсчитывали там, на заднем сиденье, во сколько им обойдется, в сравнении с поездом, самолет. Оказалось, что самолет выгодней, а главное удобней. А Леля в это время думала о своём. «Дура я, дура, – думала Леля, не отрывая глаз от дороги, – этому не будет конца, хотя всё и закончилось».

– А я ведь вас знаю, – сказал водитель такси. – Вы нас английскому учили в вечерней школе. Лично для меня бесполезный язык.

– Очень может быть, – сказала она.

Когда они подъехали, посадку уже объявили. Лайнер стоял на том самом месте, где его оставила Леля. Она подходила к нему, как к спасительному ковчегу, который один только может вернуть ее в другую жизнь, к маме и Дунину.

Дунин, не читая газет на стендах, не рассматривая афиш, не замечая прохожих, ринулся к дому. В эти минуты лайнер, ревя четырьмя турбинами, весь задрожал и тронулся с места.

Дунин поднялся в лифте лишь на пять этажей, то есть, метров на двадцать. Лайнер же в эти секунды взмыл в небо и вскоре на семь тысяч триста четырнадцать метров стал ближе к Солнцу.