Жоржи Амаду - Габриэла, гвоздика и корица

– Уже давно вас не видел, Насиб. Как ваш бар? По-прежнему процветает? По крайней мере, я вам этого желаю.

– Сегодня со мной такое случилось, полковник!.. Ушла моя кухарка. Я весь Ильеус обошёл, был даже в Понтале, и не нашёл никого, кто умел бы готовить…

– Да, это непросто. Если только выписать откуда-нибудь. Или поискать на плантациях…

– А завтра банкет у русского Якова…

– Да, я знаю. Меня тоже пригласили, может быть, я пойду.

Полковник улыбался, радуясь солнцу, которое играло на стёклах в окнах префектуры и согревало его усталое тело.

Насибу не удалось распрощаться – полковник Рамиру Бастус не позволил. А кто станет оспаривать приказание полковника, даже если оно отдаётся с улыбкой, почти как просьба.

– Ещё очень рано. Давайте немного побеседуем.

В солнечные дни, неизменно в десять часов утра, опираясь на трость с золотой рукоятью, медленным, но ещё твёрдым шагом полковник Рамиру Бастус выходил из своего дома, переходил улицу и, оказавшись на площади перед префектурой, садился на скамейку.

– Змея выползла погреться на солнышке… – говорил Капитан, глядя на него из дверей налоговой инспекции, что напротив «Образцовой книжной лавки».

Полковник тоже замечал Капитана, снимал шляпу и кивал седой головой. Капитан отвечал на приветствие, хотя ему хотелось совсем другого.

Этот сад был самым красивым в городе. Злые языки утверждали, что префектура уделяет особое внимание данному общественному месту из-за его соседства с домом полковника Рамиру. Но ведь на площади Сиабры находились также здание префектуры, клуб «Прогресс» и кинотеатр «Витория», на втором этаже которого селились молодые холостяки, а в зале, выходившем окнами на улицу, помещалось литературное объединение имени Руя Барбозы. И это не считая лучших в городе домов и особняков. Естественно, что городские власти относились к этой площади с особой заботой. Именно поэтому во время одного из правлений полковника Рамиру на ней был заложен сад.

В тот день старик был умиротворён и разговорчив. Наконец-то снова выглянуло солнце; полковник Рамиру чувствовал его тепло на своей сгорбленной спине, костлявых руках и даже в сердце. В свои восемьдесят два года полковник Рамиру считал часы, проведённые на утреннем солнце, развлечением, роскошью и самой большой своей радостью. Когда шли дожди, он чувствовал себя несчастным, сидел в гостиной в кресле-качалке, принимал посетителей, выслушивал их просьбы и обещал помочь. Ежедневно приходили десятки людей. Но в солнечные дни в десять часов утра, кто бы ни был у него на приёме, полковник вставал, извинялся, брал трость и выходил на площадь. Он садился на скамейку в сквере, и очень скоро у него появлялся какой-нибудь собеседник. Взгляд старика блуждал по площади, останавливался на здании префектуры. Полковник Рамиру Бастус рассматривал их, как свою собственность. Отчасти так и было, поскольку он и его люди уже много лет управляли Ильеусом.

Это был сухопарый старик, который не желал поддаваться возрасту. Его маленькие глазки сохраняли начальственный блеск, как у человека, привыкшего отдавать приказания. Один из крупнейших фазендейро региона, он стал политическим лидером, уважаемым и внушающим страх. Он взял власть в свои руки во время борьбы за землю, когда пришёл конец могуществу Казузы Оливейры. Он поддержал старого Сеабру, и тот отдал ему власть над регионом. Два раза он избирался префектом, а теперь был сенатором штата [97] Парламенты бразильских штатов, как и федеральный парламент, состоят из двух палат: сената и палаты депутатов. . Каждые два года в результате сфальсифицированных выборов префект менялся, но на деле всё оставалось по-прежнему, поскольку всем, как и раньше, заправлял полковник Рамиру, чей портрет во весь рост можно было видеть в парадном зале префектуры, где проводились все собрания и праздники.

Его ближайшие друзья или родственники чередовались на посту префекта, они и шагу не делали без его ведома. Сын Рамиру Бастуса, детский врач и депутат палаты штата, оставил о себе славу хорошего администратора. Он прокладывал новые улицы, разбивал площади и сады; во время его управления город стал менять свой облик. Говорили, что всё это делалось для того, чтобы сына Бастуса наверняка избрали в палату штата. Но правда в том, что полковник Рамиру по-своему любил город, как любил свой дом или свой сад. В саду он посадил даже яблони и груши [98] В Бразилии обычными фруктами являются жака, питанга, жабутикаба, ананасы, папайя и пр., а яблоки и груши – экзотика. , выписав саженцы из Европы. Ему нравилось видеть город чистым (ради этого он убедил префектуру приобрести грузовики, чтобы заменить ослов), с мощёными улицами, парками, с хорошей канализацией. Он поощрял строительство красивых домов, радовался, когда приезжие говорили о красоте Ильеуса, его садов и площадей. Но, с другой стороны, он упорно оставался глухим к другим неотложным задачам: строительству больницы и спортивных площадок, открытию городской гимназии, прокладке дорог в глубинке. Он морщился, когда заходила речь о клубе «Прогресс», и даже слышать не хотел об углублении фарватера. Этими вопросами он занимался лишь в том случае, когда игнорировать их не было никакой возможности, иначе пострадает его авторитет. Так было, например, с шоссейной дорогой, которую строили две префектуры – Ильеуса и Итабуны. Рамиру Бастус с недоверием относился к некоторым нововведениям, прежде всего, в повседневной жизни. А поскольку оппозицию составляла маленькая группка недовольных, не имевших ни силы, ни влияния, то полковник почти всегда делал что хотел, наплевав на общественное мнение. И всё же, несмотря на всю свою несокрушимость, в последнее время он стал замечать, что его авторитет уже не столь незыблем, а его слово не всегда является законом. Нет, не из-за оппозиции, не из-за этих ничтожных людишек. А из-за того, что город и весь регион развивается и, похоже, хочет выскользнуть из его уже старческих рук. Не собственные ли внучки критиковали полковника, когда тот заставил префектуру отказать клубу «Прогресс» в просьбе о частичной оплате расходов? А газета Кловиса Косты разве не осмелилась обсуждать проблему открытия гимназии? Однажды он услышал, как его внучки сказали: «Наш дед – ретроград!»