Жоржи Амаду - Габриэла, гвоздика и корица

– Её зовут Мариазинья. Это такой талант.

Насиб направился на Конкисту; склон был ещё скользким после дождей, и стоявшие на улице негритянки рассмеялись, когда он упал, испачкав брюки на пятой точке. Расспрашивая всех, кто попадался на пути, Насиб нашёл наконец дом кухарки. Домишко из досок и жести стоял на самой вершине холма. На этот раз у него появилась слабая надежда. Сеу Эдуарду, хозяин молочных коров, подтвердил квалификацию Мариазиньи. Она работала какое-то время в его доме и дело своё знает. Её единственный недостаток – пристрастие к выпивке. Когда Мариазинья напивалась, то начинала бесчинствовать: оскорбляла его жену, дону Мариану, поэтому Эдуарду её уволил.

– Но для холостяка, как вы…

Пьяница или нет, если она хорошая кухарка, он её наймёт. По крайней мере, пока не найдёт другую. Наконец он увидел жалкую лачугу и сидящую у двери босую Мариазинью; она вычёсывала вшей из своих длинных волос. Это была смуглая женщина лет тридцати – тридцати пяти, с испитым лицом, на котором сохранились следы былой красоты. Она выслушала его, не выпуская гребень из рук. Потом рассмеялась, словно это предложение её позабавило:

– Нет, сеньор. Теперь я готовлю только для мужа и для себя. Он даже слышать ни о чём таком не хочет.

Из дома раздался мужской голос:

– Кто там, Мариазинья?

– Какой-то сеньор ищет кухарку. Предлагает мне… Говорит, хорошо платит…

– Пошли его к дьяволу. Нет здесь никаких кухарок.

– Вот видите, сеньор? Он и слышать не хочет, чтобы я пошла в услужение. Ревнует… Такой поднимает хай из-за любого пустяка… Он сержант полиции, – поведала она, довольная, что её так ценят.

– Ты всё ещё треплешься с чужаком, женщина? Гони его, пока я не рассердился…

– Лучше, сеньор, вам уйти с глаз долой…

Она снова стала вычёсывать из волос вшей, выставив ноги на солнце. Насиб пожал плечами.

– Может, знаешь кого-нибудь?

Она не ответила, лишь покачала головой. Насиб спустился по холму Витория, прошёл через кладбище.

Внизу сверкал на солнце шумный город. Прибывший рано утром пароход «Ита» стоял на разгрузке. Что за город? Столько разговоров о прогрессе, а кухарку днём с огнём не сыскать.

– Как раз благодаря прогрессу, – объяснил ему Жуан Фулженсиу, когда араб зашёл в «Образцовую книжную лавку», чтобы перевести дух, – рабочая сила растёт в цене, и хороших работников всё труднее найти. Может быть, на ярмарке?

Еженедельная ярмарка – это праздник. Шумный и красочный. Огромный пустырь простирался от пристани до железной дороги. Куски вяленого, запечённого, копчёного мяса, свиньи, овцы, олени, паки [88] Пака – крупный грызун, обитающий в Латинской Америке. , агути и другая дичь. Мешки с белой маниоковой мукой. Золотистые бананы, жёлтые тыквы, зелёные жило [89] Жило – овощ семейства паслёновых. , киабу [90] Киабу – бамия. , апельсины.

В ларьках в жестяных мисках продавали сарапател [91] Сарапател – блюдо, приготовленное из свиной и бараньей крови, печёнки, почек, лёгкого, сердца. , фейжоаду [92] Фейжоада – блюдо из чёрной фасоли с вяленым мясом, свиными ушами, колбасками. , мокеку из рыбы. Крестьяне обедали, запивая еду кашасой. Насиб спрашивал о кухарке и здесь. Толстая негритянка, в чалме, с бусами в несколько рядов и множеством браслетов, сморщила нос:

– Работать на хозяина? Сохрани господь…

Невероятных расцветок говорящие попугаи.

– Сколько хотите за этого попугая, дона?

– Восемь мильрейсов, только для вас…

– Слишком дорого.

– Но ведь он на самом деле говорящий. Знает все ругательства…

Попугай словно в подтверждение заголосил «Ай, сеу Мэ» [93] «Ай, сеу Мэ» – известный в 20-е годы карнавальный марш. . Насиб прошёл между грудами молодого сыра, солнце играло на золотистых боках спелых жак [94] Жака – плод хлебного дерева жакейры. . Попугай кричал: «Дур-рачина! Дур-рачина!» Никто ничего не знал про кухарку.

Слепой музыкант, перед которым на земле стояла деревянная миска, рассказывал под гитару истории времён борьбы за землю:

Слепые иногда многое знают. Но сейчас они ничем не могли помочь. Один из них, прибывший из сертана, стал поносить ильеусскую кухню последними словами. Тут не умеют готовить, вот в Пернамбуку – настоящая еда, не то что здешняя бурда; здесь никто не знает, что такое хорошая стряпня.