Пелам Вудхаус - Сердце обалдуя

– Нет.

– У него подрагивал кончик носа. Мужчине, у которого подрагивает кончик носа, верить нельзя.

– Я уверена, что Бредбери никогда не обманет.

– Я тоже. Но попробовать может.

– Не понимаю, мама. Неужели ты хочешь сказать, что Бредбери не пошел на работу?

– Я уверена в этом.

– Ты думаешь?..

– Думаю.

– Ты предполагаешь?..

– Еще как.

– То есть?..

– Именно.

Миссис Фишер застонала.

– Ох, мама! – воскликнула она. – Страшно подумать, что я с ним сделаю, если он изменяет мне.

– Надеюсь, ты по меньшей мере наймешь хорошего адвоката.

– Но мы же легко можем все проверить. Давай позвоним и спросим.

– И услышим, что он на совещании. Уж он-то не забыл там всех предупредить.

– Что же делать?

– Ждать, – ответила миссис Мейплбери, – ждать и смотреть в оба.

Бредбери вернулся домой, когда уже смеркалось. Несмотря на усталость, он был доволен. Бредбери сыграл сорок пять лунок в мужской компании. Он правильно держал голову и при ударе смотрел на мяч, а в раздевалке даже исполнил легкомысленную песенку.

– Надеюсь, Бредбери, – спросила теща, – длинный рабочий день не слишком утомил вас?

– Немного, – ответил Бредбери, – ничего страшного, – сияя, он повернулся к жене. – Милая, – сказал он, – помнишь, как трудно мне приходилось с желез…

Он осекся. Как всякий хороший муж, Бредбери всегда делился с женой впечатлениями от игры. Частенько после обеда он жаловался ей, что ему никак не давались прямые удары железной клюшкой. А сейчас Бредбери едва удержался, чтобы не похвастаться, как ловко и точно он сегодня бил железкой.

– Желез…

– Э-э… а-а… да. У меня много вложено в производство железа, стали, мешковины, шерстяных тканей… разных смесей овощных. Какие-то мерзавцы пытались обвалить мои акции. Сегодня я разделался с ними.

– Вот, значит, как, – сказала миссис Мейплбери.

– Именно так, – вызывающе ответил Бредбери.

– Так я и думала.

– Что значит «так и думала»?

– Думала, что разделался. Ведь так?

– Именно так.

– Вот я и говорю. Именно так.

– Да, так.

– Вот-вот, – заключила миссис Мейплбери.

И снова Бредбери почувствовал смутную тревогу. Сам по себе разговор с тещей не давал повода для беспокойства. Более того, посторонний наблюдатель счел бы его живым, остроумным и в целом непринужденным. Однако нечто неуловимое в поведении тещи насторожило Бредбери. Он что-то пробурчал и отправился переодеваться к ужину.

– Ха! – бросила миссис Мейплбери ему вслед.

Так обстояли дела в доме Фишеров. Как видите, герой моей истории постоянно обманывал женщину, которую – перед одним из престижнейших алтарей Нью-Йорка – поклялся любить до гроба. Если я не обманываюсь в вас, если вы хороший муж, то наверняка задаетесь вопросом: «А как же совесть Бредбери Фишера?» Раскаяние, говорите вы, должно терзать его душу. Вы полагаете, что угрызения совести пагубно отразились на его игре – может быть, еще не испортили драйв, но уж короткие удары непременно.

Однако вы забываете о том, что совесть Бредбери Фишера изрядно закалилась на Уолл-стрит и стала почти ручной. Не раз и не два, еще в ту пору, когда Бредбери вовсю занимался коммерцией, он, не краснея, вытворял с мелкими инвесторами такое, что, пожалуй, даже на пиратском корабле вызвало бы смущенный ропот. Не таков был Бредбери, чтобы испытывать муки совести из-за того, что немного обманывал жену.

Временами он слегка морщился при мысли о том, что будет, когда она обо всем узнает. Если не принимать это в расчет, я нисколько не погрешу против истины, сказав, что Бредбери и в ус не дул.

Кроме того, ему неожиданно стал даваться гольф. Бредбери никогда не жаловался на длину драйва, а тут вдруг у него пошла игра паттером. Через две недели после того, как Бредбери ступил на путь обмана, он, к изумлению публики и своему собственному, впервые в жизни сделал меньше сотни ударов за раунд. Спросите любого гольфиста – после такого в душе не может быть места раскаянию. Совесть может терзать игрока, который проходит поле за сто десять ударов, но, пытаясь достучаться до того, кто укладывается в девяносто девять или девяносто восемь, она попусту тратит время.

Нужно отдать должное Бредбери Фишеру. Он и вправду сожалел, что не может рассказать жене о своем рекорде. Вот было бы здорово взять кочергу, кусок угля и показать, как на последнем поле он ловко отправил мяч прямиком к лунке. Похвастаться успехами было решительно не перед кем, и отчаяние Бредбери лишь усилилось, когда неделю спустя он чудесным образом уложился в девяносто шесть ударов и получил приглашение участвовать в Открытом чемпионате клуба.