Олдос Хаксли - Время должно остановиться

– Ах, вот несчастье! – Миссис Окэм глубоко вздохнула. – В таком случае мне, наверное, лучше пойти к ней. Хотите, чтобы я выключила свет? – спросила она у Себастьяна.

Он кивнул. Миссис Окэм щелкнула выключателем, а потом на мгновение приложила ладонь к его щеке и прошептала:

– Доброй ночи.

С этими словами она вышла в коридор, а миссис Твейл закрыла за ними дверь.

Снова оставшись наедине с собой, но теперь в полной темноте, Себастьян стал с недобрыми предчувствиями гадать, что так срочно понадобилось сказать Королеве-матери о пропаже. Разумеется, если бы он успел поделиться своей историей с миссис Окэм, это стало бы сейчас совершенно не важно. Но при том, как обстояли дела… Он помотал головой. При том, как обстояли дела, любые слова или действия дьявола в старушечьем облике могли только все еще более усложнить, сделать ситуацию совершенно для него невыносимой. А между тем возможность, которую он упустил только что, может больше и не представиться, потому что пойти к миссис Окэм самому и хладнокровно все ей рассказать стало бы для него хуже любой пытки. Настолько ужасной, что он в конце концов стал вновь склоняться к мысли: наилучшим шагом с его стороны станет обращение к Вейлю с просьбой вернуть рисунок. И как раз в самый разгар его воображаемой беседы с антикваром он услышал звук вновь открывшейся двери своей спальни. На стену, куда был устремлен его взгляд, легла полоса света, которая постепенно расширилась, а потом стала сужаться и исчезла совсем вместе со щелчком дверной задвижки. Снова воцарилась густая тьма. Себастьян повернулся под покрывалом в сторону, откуда доносился невидимый шелест шелка. Она вернулась, и уж теперь-то он все ей расскажет! Огромное облегчение вновь овладело им.

– Миссис Окэм! – сказал он. – Вы не представляете, как я рад…

Под простынкой рука коснулась его коленки, добралась вверх до самого плеча, а потом резким движением стянула с него покрывало и отбросила в сторону. Снова в темноте зашелестел шелк, и ему в ноздри ударила волна аромата духов – сладкий и знойный запах, в котором смешались цветочные тона и пот, весенняя свежесть и мускус животного.

– О, это вы, – прошептал Себастьян испуганным шепотом.

Но не успел ничего больше сказать, потому что невидимое лицо склонилось над ним, губы прикоснулись сначала к щеке, а потом нашли его губы, а пальцы, лежавшие на плече, опустились ниже и принялись расстегивать пуговицы пижамы.

Неземная невинность и чувственность, постепенно достигавшая накала экстаза, а в промежутках – нежная, но такая утонченно умелая любвеобильность Мэри Эсдейл – так себе это представлял Себастьян, к этому жадно стремился. Но только не к таким рукам, столь прекрасно ориентировавшимся во мраке, не к почти хирургическому исследованию присущего человечеству фундаментального бесстыдства. Как оказался он не готов и к этой всасывающей жадности мягких губ, которые неожиданно уступали место зубам и ногтям. К властному командному шепоту повелительницы и к ее молчаливому, полностью обращенному внутрь себя наслаждению, долгой и сладостной ненасытной агонии, которую нежданно для него самого вызывали его робкие и почти пугливые ласки.

В мире фантазий любовь представлялась чем-то вроде веселой и эфемерной интоксикации друг другом, но реальность прошедшей ночи более напоминала умопомешательство. Да, чистейшее безумие, маниакальное сражение в пропитанной мускусом тьме с другим таким же маньяком.

«Каннибалы-близнецы в бедламе…» Эта фраза пришла ему на память, когда он рассматривал красный, но уже начавший синеть след от укуса на своей руке. Каннибалы-близнецы, разрушающие один в другом черты собственных личностей, нарушающие все пределы разума и нормальности, стирающие в себе последние, самые элементарные приметы цивилизованности. Но в том-то и дело, что именно в средоточии этих людоедских страстей и заключалась притягательность. Превыше физического наслаждения приобретался терзающий душу опыт, когда полностью срываешь все оковы, когда больше не признаешь никаких границ и испытываешь экстаз абсолютного отчуждения от всего и вся.

Миссис Твейл надела свое серое с голубиным оттенком платье, а на шею нацепила маленький золотой крестик с рубином, который мать подарила ей в день первого причастия.

– Доброе утро, Себастьян, – сказала она, когда он вошел в столовую. – Кажется, весь стол сегодня за завтраком в нашем полном распоряжении.