Пелам Вудхаус - Неприметный холостяк; Переплет; Простак в стране чудес

Извержение началось.

– Да чтоб я пропал! – заорал Леман, вцепляясь в свою шляпу, единственно надежную вещь в вертящейся Вселенной. – Это уж чересчур! Вы чуть было не загубили спектакль, слоняясь за кулисами и досаждая актрисам, а теперь еще здесь болтаете без передыху про какие-то деревья и свою тетку Агату!

– Изабел.

– Что вы, черт вас дери, смыслите в театре? Я руковожу этим шоу, ясно? И не желаю, чтоб в него совали нос, понятно? Терпел сколько мог, а больше не могу-у! Даже у самых распоследних кретинов и то вдвое больше разума. Поберегите голосовые связки. Доехало?

Тут встала Динти, бледная, но вполне владеющая собой. Она заметила, что у Простака отвалилась, словно увядшая лилия, нижняя челюсть, и зрелище это всколыхнуло в ней все материнские инстинкты.

– Не смейте говорить с ним так! Я этого не потерплю!

Леман обратил обезумевший взор на мятежницу.

– Да? А вас это каким боком касается?

Динти Мур была из рода Керри, а с Мурами из рода Керри так далеко заходить не стоит. Губы у нее отвердели, глаза засверкали. На минутку даже показалось, что сейчас она расправится с Леманом, как расправилась однажды на Кони-Айленд со страховым агентом по имени Эд.

Но Динти подавила порыв.

– Касается. Вы забрали у него деньги – все, что сумели выманить, – на спектакль, у которого, как вы наверняка понимали, не было ни единого, самого хиленького шансика на успех, а теперь, как только он открывает рот, орете на него. Вы слушаете телефонисток и официантов, но…

– Вот как? А кто вас вообще спрашивает?

– Я старалась молчать, терпела сколько могла.

– Да? А теперь отправляйтесь стараться куда-нибудь в другое место. Можете убираться ко всем чертям!

Тут вступил Простак. Он рвался вмешаться в дискуссию и прежде, но благородство порыва Динти ошеломило его, лишив дара речи.

– Минуточку, – попросил он, с опозданием спохватившись, что следовало бы гаркнуть: «А ну, тормозни!» – Не так быстро, дорогуша. Комната хорошая, но все-таки она моя, и я хочу сказать… Если коротко и по сути, вы не имеете права тут командовать.

– Ах, не имею?

– Определенно.

– Еще раз предупреждаю. Отстаньте от меня.

– Ни за что!

– Да? Мало того что вы лезете в шоу, так вы еще пытаетесь лезть ко мне! К черту! Убирайтесь в свой Лондон, или из какого вы там городишки, и прихватите ее с собой. Она уволена!

Голос Простака, который и так забрался высоко, поднялся на регистр выше.

– Уволена, вот как? – Он рассмеялся резко и насмешливо. – Позвольте сообщить: Динти и так не будет больше на вас работать. Желаете знать почему?

– Рад бы услышать.

– Потому что она будет работать на меня! Вот, черт дери, почему. Вы вообразили, будто я ничего не смыслю в театре. Так я вам покажу, смыслю или нет. Не желаете, часом, продать мне спектакль? Весь? Целиком?

– Что?!

– А то. Так как? Думайте на бегу, дорогуша.

Воинственность Лемана сменилась легкой задумчивостью. Он обернулся на Джека и, правильно расшифровав выражение его лица: Джек только что убедился, что волшебники на белом свете существуют, – ясно понял, как следует поступить.

– Может быть, – медленно проговорил он, – за определенную сумму. Это ведь вам не кот начхал. Твое мнение, Джек?

– Как ты.

– Мы с МакКлюром – владельцы. Дадите нам… по десять тысяч каждому, и спектакль ваш.

– Даю по пять.

– По семь пятьсот.

– По пять.

– Здесь и теперь?

– Простак! – вскричала Динти. – Остановись!

Простак и внимания не обратил на помеху. Женщин в делах слушать нельзя.

– Здесь и теперь. Десять тысяч долларов – за весь спектакль, целиком.

– Договорились! – воскликнул Леман.

– Договорились! – вторил ему Джек МакКлюр.

Простак подошел к своему кейсу. Верная чековая книжка хранилась там. Когда он искал ее, ему показалось, что она увертывается от него, словно бы пытаясь спрятаться. Выписав чек, он широким жестом протянул его мистеру Леману. Тот бережно принял бумагу и заключил:

– Итак, вот и все!

А Джек МакКлюр подтвердил:

– Да, мне тоже кажется – все.

– А теперь, – сказал Простак, – если не возражаете, покиньте мой номер.

Комната опустела, замешкалась только Фанни. Губы ее были сжаты, словно бы она готовилась ослепить публику, жонглируя семью булавами, а не шестью, надеясь сорвать аплодисменты. Фанни поколебалась с минуту, порываясь что-то сказать, но передумала. И, пожав плечами, вышла.

– Ох, Простак! – завопила Динти. – Зачем ты это затеял?